Мы поехали по скалистой, крутой тропе, оставив суету и безопасность нормального мира позади себя. Не ошибался ли я, думая, что солнце закрыла тень? Разве не стали окружающие вещи темнее? Тем не менее, я ехал молча.
Слабое зловоние коснулось моих ноздрей — запах смерти. Оно всё усиливалось. Фред был бледен; и, если на то пошло, я тоже был бледным и чувствовал слабость.
— Мы зажжём факел, — сказал я. — Возможно, он уничтожит этот запах.
Мы зажгли факел при ярком свете дня, а затем поехали дальше.
Когда мы проезжали мимо свинарника, то увидели белые кости, лежащие под лучами солнца; вся плоть была полностью съедена или сгнила. Какой ужас убил свиней, пока они спали?
Теперь я не мог ошибаться: тень становилась темней. Солнце ещё светило ярко, но каким-то странным образом слабо. Его свет подозрительно мерцал, как будто происходило частичное затмение.
Но долина была уже рядом. Мы преодолели последнюю гору, проехали мимо падающей хижины горца, который умер самым первым. Затем дорога пошла под уклон.
Таинственный Лес лежал ниже нас, но не свежий и зелёный, каким я видел его раньше, много лет назад; он также не вспыхивал красками, как во время нашей последней поездки сюда прошлой осенью. Лес был холодным и затуманенным. Чёрное облако лежало над ним, одеяло тьмы, клубящийся туман, похожий на тот, что согласно мифам, скрывает реку Стикс. Туман покрывал район смерти, как тяжёлый саван, и прятал лес от наших широко раскрытых глаз. Показалось ли мне, или я действительно услышал доносившийся из неосвящённого леса отчетливый шёпот, произносящий святое имя? Или я почувствовал то, что не мог услышать?
Но в одном отношении я не мог ошибаться. Темнело. Чем дальше мы ехали по скалистой дороге, тем глубже мы спускались в эту цитадель смерти, и тем бледнее становилось солнце, и более затуманенным путь.
— Фред, — прошептал я, — они прячут солнце. Они разрушают свет. В лесу будет темно.
— Да, — согласился он. — Свет ранит их. Я чувствовал их боль и агонию в то утро, когда восходило солнце; они не могли убивать в тот день. Но теперь они сильнее и прячут само солнце. Свет мучает их, и они уничтожают его.
Мы зажгли ещё один факел и поехали дальше.
Когда мы добрались до леса, темнота углубилась, почти ощутимый мрак сгущался, пока день не превратился в лунную ночь. Но это была не серебряная ночь. Солнце было красным как кровь; сияя над проклятым лесом. Огромные красные кольца окружали его, как круги от бессонницы вокруг больных глаз. Нет, само солнце не было очищающим; оно было слабым, больным, бессильным, как и мы перед новым ужасом. Его красное свечение смешивалось с малиновым пламенем факелов и освещало сцену вокруг нас цветом крови.
Мы заехали так далеко, насколько позволяла твёрдая почва, почти к самому краю леса, где гибкие и тощие поросли кедра и бука уступали место тяжёлым росткам более высоких и суровых дубов. Затем мы вышли из грузовика и ступили на гниющую землю. И при этом сильнее, чем до этого, нас охватило зловоние гниения.
Мы были благодарны за то, что вся животная материя полностью распалась; остался только едкий, проникающий запах разлагающихся растений; неприятно и сильнодействующий на наши уже обострившиеся нервы, но стойкий… И на охваченном смертью дне долины было тепло, несмотря на сезон и на то, что солнце совсем не согревало. Теплота распада и брожения нападала на нас с хлёсткими ветрами, которые иногда спускались с окружающих холмов.
Деревья были мертвы. Не только мертвы; они были гнилыми. Большие сучья упали на землю и засорили всё вокруг. Все маленькие ветви исчезли, но сами деревья остались стоять в вертикальном положении, их обнаженные конечности вытянулись, как молящиеся руки к небесам, словно эти мученики леса стояли в ожидании. Но даже в этих массивных стволах ползали черви и поедали древесину. Это был лес смерти, ночной кошмар, лес, поражённый грибками, который взывал к захватчикам, что всхлипывали в агонии под светом ярких факелов и качались туда-сюда во всей своей нечестивой гнилости.
Защищённые нашими факелами, мы были невосприимчивы к силам смерти, которые свирепствовали в тёмных уголках леса, за пределами нашего пылающего света. Но хотя они не могли охотиться за нашими телами, они взывали, обращались к нашему разуму. Картины ужасов, страха и кошмара наполняли наши головы. Я снова увидел своего товарища, когда он лежал в постели, полгода назад; и подумал о деревне в горах и о шестидесяти жертвах, которые умерли там за одну ночь.
Мы знали, что не имеем права утонуть в этих картинах, иначе сойдём с ума. Мы поспешили собрать кучу мёртвых веток. Фред и я хватали сырой, гнилой валежник — сучья и ветви, которые ломались при попытке поднять их или рассыпались в пыль между нашими пальцами. Наконец мы сложили кучу из самых сухих и твёрдых ветвей, и на всё это вылили полную канистру керосина. Когда мы зажгли огромный костёр и стали наблюдать, как пламя взмывает всё выше и выше, — вздох боли, печали и бессильной ярости охватил поле смерти.
— Огонь вредит им, — сказал я. — Пока огонь горит, они не могут причинить нам вред; лес будет гореть, и они все умрут.
— Но будет ли лес гореть? Они затуманили солнце; они даже притушили наши факелы. Понимаешь! Они должны быть ярче! Будет ли лес гореть сам, даже если они оставят его в покое? Он влажный и гнилой, и не будет гореть. Смотри, наш костёр гаснет! Мы потерпели неудачу.
ebooksa