— Ага, — сказала Аська, — помню.
И опять отвернулась к окну.
Она знала: это вовсе не шутка. Нет никаких замечательных зверей. Нет ни лемуров, ни слонов, ни жирафов. И нет никакого тропического острова.
Все любимцы это знают.
ГРИБНОЙ ГОД
Давно это было. Лица, имена, водоворот глупых, бессмысленных слов прошли мимо и остались позади, растаяли в тумане прошлого. А лето… Лето я помню очень хорошо. Закрою глаза и сразу вижу зеленеющий лес и Варю, на ней белоснежное платье, она смеётся. Так отчётливо, так живо вижу, протянешь руку — коснёшься. Многие воспоминания ушли, но события того июня навсегда выжжены в мозгу, словно и не было ничего в жизни больше.
За тонкой стеной соседка орёт раненым зверем, муж пытается её успокоить, затем звонит куда-то, кричит, но в голосе не столько отчаяние, сколько злость.
Ночью не заснуть. И я начинаю писать. И лето снова пышет зелёными красками, пахнет ароматом костра.
Костры мы жгли в заброшенном коровнике, кособоком бетонном здании с выбитыми окнами, со всех сторон окружённом высоким сором. Саня попробовал картошку и сплюнул в золу.
— Сырая ещё, зараза. Ни хрена не получается.
Я пожал плечами и поковырял прутом угли.
— Скучно, — Варя зевнула и потянулась. —
Ром, пойдём домой. Бабка заругает.
— Цыц, — ответил я.
Саня достал из кармана помятую папиросу, подпалил и выпустил горький густой дым, который медленно, точно нехотя смешался с дымом от костра.
Пламя тихонько трещало, отбрасывая на стены высокие тени. Варя сложила пальчики, и на стене появилась морда огромного пса.
— Скучные вы, — Варя снова зевнула. — По грибы завтра пойдём? Там их куча целая. Саня кивнул и улыбнулся. Моя сестра ему нравилась, тут гением не надо быть. Верка сявила мне, что видела, как Саня и Варька целовались. А мне что?
— Бабка говорит, грибной год — плохо, — вспомнил я.