— Я ухожу, — говорит он, — не нужно никого звать, чтобы вышвырнуть меня. — Он напряженно машет мне рукой и шагает за порог. — Прости меня. Люциан, — не оборачиваясь, произносит он.
— Если впредь ты станешь досаждать мне или моей семье... — кричу я ему вслед.
Фармер замедляет шаг, и, кажется, я сльппу, как он смеется. Шаги надолго затихают, и я уже думаю, что он ушел. Но потом шаги слышатся снова — он идет к парадной двери.
— Поздравляю с женитьбой, — произносит он перед уходом: тихо, но так, чтобы я услышал.
Лилии заполонили коридор. Охапки лилий свисают со стен; букеты стоят на всех столах и столиках. Куда ни глянь, повсюду ворохи жестких зеленых листьев и белых восковых цветов. Они разевают свои звездчатые рты. Осыпается пыльца. Несколько крупинок падают на мою рубашку. Я пытаюсь смахнуть их, и на белоснежном полотне остается широкая темно-желтая полоса.
Слышу шепот и шорох за спиной — звук толпы из двухсот человек, пытающихся не производить шума. Когда толпа разом поворачивается, чтобы взглянуть на меня, хрустит сотня накрахмаленных манишек; скрипят сто корсетов из китового уса.
Я не могу пошевелиться. Обилие цветов гипнотизирует. От тошнотворно-сладкого аромата трудно дышать. Я пытаюсь вдохнуть, но сладость душит меня, словно лицо прижали подушкой. Накатывает паника; я задыхаюсь.
Открываю глаза. Воздух врывается в легкие; я делаю резкий вдох. Лежу на кровати; надо мной темно-серое окно. Предрассветный мрак; я в своей комнате. Свадьба не сегодня, не сейчас. Это просто сон. Предсвадебный мандраж. С кем не бывает.
Я глубоко дьппу, и наконец мышцы расслабляются. Сажусь в кровати, вытираю липкий пот со лба и закутьшаюсь в одеяла. Но стоит закрыть глаза, и все возвращается: бесформенный страх; тошнотворная сладость цветов. Год назад я бы машинально потянулся за «Воспоминаниями Уильяма Лэнгленда». Книга убаюкала бы меня, перенесла в край высоких холмов и низин, где белеют под л;арким летним солнцем меловые скалы и пахнет тимьяном. Но сейчас книга не поможет. Она утратила былое действие. Теперь, открывая книгу, я думаю лишь о Лэнгленде и о том, чего ему стоило отдать свои воспоминания. Я думаю о Нелл, об отце и Эмметте Фармере.
Я не верю ни единому его слову. С какой стати мне ему верить? Он пришел к нам в дом, понял, что мы богаты, и решил испытать судьбу. Старый трюк. Он как та гадалка, вцепившаяся в руку матери на ярмарке в День Солнцестояния. «На вас лежит проклятье, мэм! Но я могу его снять!» Не такой я дурак, чтобы попасться на эту удочку. Фармер только выглядит бесхитростным простодушным чудаком; на самом деле он очень умен и хорошо умеет притворяться. А то, что красив... что ж. Значит, мне нужно быть осторожнее; доверять ему нельзя.
Он лжет. Но если допустить, что он говорит правду... Подтягиваю колени к груди и закрываю глаза. Что такого ужасного могло со мной случиться, чтобы я захотел стереть воспоминания? Если бы я мог стереть свою жизнь сейчас, я бы это сделал. Отцовские грехи... Синяк на лице... Взгляд Онорины: прямой, полный разочарования... Мать, нарочно отводящая глаза, когда в комнату входят служанки... Мое прошлое: постыдная возня с мальчишками из школы и падшими женщинами в городе. Грязный зуд похоти, холодная решимость никогда не проявлять слабость... Шлюхи, которых я покидал сразу после того, как все было кончено, не сказав слов благодарности; тот день, когда встретил бывшего школьного старосту в «Белом олене» и притворился, что не узнал его, хотя в последний день семестра мы целовались... С того самого вечера, как я нашел отцовские книги, с той одинокой зимы в дядином доме, разъевшей мою душу до основания, я не могу вспомнить ни одного лица, сопровождавшего мои фантазии. Помню лишь фрагменты тел, отверстия, непристойности. Я бы с радостью забыл обо всем. Лишь одно воспоминание мне хотелось бы оставить: мысль о том, что, как бы низко я ни пал, я никогда не брал никого силой. Не совершал того же, что отец.
Если, конечно, память мне не изменяет.
Я встаю с постели, надеваю халат и спускаюсь вниз. В доме тихо. Еще очень рано; мои домашние спят. Звуки доносятся лишь из-за двери, ведущей на половину слуг. Иду в Голубую гостиную и разжигаю камин; кто-то уже положил в очаг свежие дрова. Затем звоню в колокольчик, чтобы слуги принесли мне чаю.
Раздвинув шторы, выглядываю на улицу. Снег растаял; моросит дождь. Завеса мелких капель висит над дорожкой, как марля. Серым-серо. Хочется вдыхать эту серость, пока кровь не превратится в воду, а в голове не воцарится пустота. — Доброе утро, сэр.
Я ждал Бетти, но пришла Нелл. Она выглядит так, как я себя чувствую: глаза покраснели и окружены тенями, словно кошмар притаился у нее за спиной.
Прошу принести чай. Нелл уходит. Подхожу к окну: ткань с серебристым шитьем в том месте, где я выдернул нитку, по-прежнему сморщена. Значит, я все-таки был здесь, и Эмметт Фармер был, и все это мне не приснилось. Я сжимаю зубы. На что я надеялся? Неужтс думал, что ничего на самом деле не было?
Подхожу к столу, заваленному письмами и гроссбухами. Открываю и закрываю крышку чернильницы. Вчера после ухода Фармера я вернулся в гостиную, сел рядом с Онориной и как ни в чем не бывало продолжил говорить о свадьбе и гадать, успеет ли Эсперанд вовремя прислать мой костюм.
я слышал свой голос словно со стороны и дивился ему. Потом, опустив голову, заметил, что держусь за солнечное сплетение, словно зажимаю рану. Если б мне стерли память, разве бы я этого не заметил? В моей голове образовалась бы дыра. Пытаться представить себе такое — все равно что смотреть вверх, стараясь заглянуть себе в голову. Но там ничего нет, только серость. Там серым-серо, как за окном; туман и безмятежность.
— Вам налить чаю, сэр?
Услышав голос Нелл, я вздрагиваю от неожиданности. Чернильница захлопывается, и брызги чернил падают на полы моего халата.
ebooksa