Переплёт

Тем же вечером снег прекращается. Но ветер не утихает. Он разгоняет тучи, обламывает ветки деревьев и сдувает пыль с каменных плит, скрепленных известковым раствором. Когда я добираюсь до Рыбного рынка, на небе, залитом молочнобелым светом полной луны, не остается ни облачка. Рьшочная площадь искрится подлупой, будто пустая сцена, залитая светом прожектора. Сюда не доносится шум экипажей с главной улицы; его приглушают ряды домов. Тишину нарушает лишь отрьшистый стук копыт. Мне не нравится ехать в связке со второй лошадью. Боюсь привлечь внимание; боюсь, что ктото узнает меня и сообщит отцу. Но никто даже не смотрит на меня, кроме нескольких проституток у Королевского театра, оставшихся здесь в столь поздний час.

Происходящее так похоже на сон, что я отчасти не надеюсь встретить Фармера. Но он ждет меня под часами, как и условлено. Закутавшись в мое пальто, топчется на месте, чтобы согреться. Услышав топот копыт, удаляется в тень, но потом видит меня.

— Дарне, — произносит он, — я уже решил...

Фармер не договаривает и выходит на свет. Проворно вскочив в седлО; он вырывается вперед, не говоря больше ни слова. Я щелкаю языком, погоняя лошадь, и следую за ним. Башенные часы бьют полночь.

Первые несколько миль пути я думаю лишь об одном — как бы поскорее выехать из Каслфорда. Каждый перекресток, закоулок и тень вызывают вспышки воспоминаний и зловещие предчувствия. Мне чудится звук удара металлической дубинки о кость и голос Эйкра, приказывающий остановиться. Я представляю, как Фармер падает с лошади, захлебывается кровью и бьется в судорогах, прежде чем лишиться сознания. Но вот мы проезжаем последние недостроенные дома на окраине, и я вздыхаю с облегчением. Воздух становится чище, в нем не чувствуется ни угольного смрада, ни фабричного дыма. За чертой города просторнее и светлее. Запрокидываю голову. На самом горизонте, куда не добирается свет луны, небо густо усеяно звездами.

Мы на краю леса. Тени ложатся на снег черными и серебристыми полосами. Впереди лес густеет, и тени углубляются. Дорога хоть и освещена, но справа и слева от нас тянется беспросветная тьма. Во мраке слышатся шорохи. Сверкают лисьи глаза. Мой конь догоняет лошадь Фармера и тихо ржет.

Мы едем рядом. Фармер все так же молчит. Лошади ступают медленно; ритм их шагов убаюкивает меня, и я почти засьшаю. — Что случилось с де Хэвилендом? — спрашивает он. В абсолютной тишине его слова звучат, как ружейный выстрел. Я машинально натягиваю поводья и чуть не останавливаю лошадь.

Фармер поднимает брови. Его взгляд прояснился, щеки порозовели.

Мой голос звучит хрипло и сдавленно, словно я заговорил впервые за несколько дней.

— А почему ты решил, что я все тебе расскажу? — Ты можешь довериться мне. Терять тебе нечего. — Неправда. Я могу все потерять.

— Не прикидывайся, Дарне. Я и так знаю о тебе больше, чем ты сам. — Он смотрит на меня с полуулыбкой.

Он прав. И, как ни странно, мне все равно, сколько он знает обо мне. Меня это больше не тревожит. Я отвожу взгляд. Черно-белый лес то распльшается перед глазами, то вновь обретает ослепительную резкость. Я слишком устал; больше нет сил лгать.

— Помощники отца усыпили его эфиром и хотят сжечь мастерскую. Вместе с ним.

— Что? — Фармер резко сдерживает коня.

Зря я ему сказал. Он таращится на меня, и в тишине я вижу, как изумление на его лице сменяется осознанием. — Я не мог их остановить.

— Сжечь мастерскую? Целиком? А как же рабочие? — Там никого не будет, только де Хэвиленд, — отвечаю я, будто это может послужить оправданием. Будто одна ужасная смерть не считается.

— И все равно, нельзя же... Ты, что ли, не понимаешь?

Это убийство.

Я и сам про себя рассуждал точно так же. Но когда я слышу это из его уст, мне становится трудно дышать.

— Я все понимаю. Но мы не сможем им помешать. Мне очень жаль.