Она не ответила. Я встал и наклонился к ней. — Нелл?
Ничего. Она не спала, в этом я не сомневался; вероятно, она впала в тот же транс, что и я, убаюканная тишиной и теплом. Я смотрел на нее, видел, какой красивой она могла бы быть, если бы не была такой грустной, и сердце мое разрывалось. Потом я снова позвал ее по имени — «Нелл?» — и положил руку ей на плечо.
Мир ухнул и завертелся. А потом вывернулся наизнанку.
XI
Печаль текла, как серая река, затягивая меня в свои пучины так стремительно, что я успевал увидеть картинки лишь урывками. Проносились дни. Черными вспышками мелькали ночи. Меня не существовало, я был частью ледяного потока, оком всевидящим, но неслышащим. Что происходит? Я пытался вспомнить, кто я — свое имя, облик, что угодно, — но
Серый поток. Его скорость чуть не сбила меня с ног. Потом постепенно он замедлился. Я
Постепенно картина выровнялась, и я увидел детали, которых никогда бы не заметил, будь я собой,то же, на что Я обычно обращал внимание, казалось размытым. Узнал ли я... впрочем, я слишком прочно сросся с Нелл, чтобы понимать, что чувствовал в тот момент; я знал лишь, что она смотрит на парадную дверь с витражным стеклом в центре, изображавшим горящую лампу, обвитую зеленой лентой. Она была довольна, взволнована, предвкушение теплилось внутри угольком. Она дернула за колокольчик, и это было странно, будто я надел чужую перчатку.
И снова мир завертелся. Раздался голос, оборвавшийся, как крик, подхваченный ветром:
я Принес тебе...» Угля. Он принес угля. Она лежит без сна^ ей плохо от холода и почти хочетсЯ; чтобы он пришел снова^ но в то же время она молит небеса, чтобы не приходил. Дверная ручка поворачивается; она сжимает кулаки; старик: «Замерзла?»
Серость смыкается над головой, душит ее, не дает вздохнуть. Потом холодное утро. Ее лихорадит. «Да
Думай только о том, что съела и что вышло с другого конца, — думай только об этом. Нет...
Пауки таятся в углах черными узелками. Невидимые насекомые ползут по рукам. Грязь под ногтями, нужно от нее избавиться. Солнце обжигает шею — должно быть, весна пришла незаметно. Но все по-прежнему серым-серо. В горло лезет удушливый запах сирени.
Летний домик. Отсыревшие подушки. Трясущиеся руки, расстегиваюш[ие пуговицы. Снова спальня, душная, знойная; ее лицо закапано мужским потом. Спальня, кабинет, мертвая летняя тишина, мокрые шлепюя чужой плоти о ее плоть. Спальня. Осень. Дальше все как в тумане. Серые стены ее спальни, тени в углах. Зима.
И старик. Старик. Старик.
Я вынырнул, глотая воздух. Легкие обожгло кислотой. Кабинет плясал перед глазами, плыл и двоился, словно я хлебнул лишку. Но я был здесь, я вернулся, а кошмар оказался...
Реальным. Он все еще был реальным. Но теперь я очутился за его пределами.
Она сидела напротив. Ее глаза были закрыты. Я тоже закрыл глаза, чтобы не видеть ее, но во мраке под веками видел ее воспоминания — уже меркнущие, далекие, теперь кажущиеся чужими, но по-прежнему близкие настолько, что я поежился. Хозяин. Дарне-старший. В своих воспоминаниях она отказывалась называть его по имени, предпочитала именовать его «стариком», точно это было ее единственной властью над ним. Но это был он. Благосклонный блеск в глазах, кажущаяся доброта, искренняя, безыскусная улыбка... По коже поползли мурашки. Он понравился мне. Нравился он и ей. До того как...
Я попытался сделать вдох и закашлялся. Возвращение в мир и в мое тело прошло болезненно. Но это была хорошая боль, она означала, что я здесь, я существую, и мы с ней больше не одно целое.
— Сэр?
— Да? — Я поднял голову и заморгал, пока картина перед глазами не прояснилась.