Она приподнялась на стуле, словно вдруг очнулась, не понимая, где находится.
— Вы что-то хотели? Простите, я, наверное, задремала... Здесь так тепло.
— Что? Нет. Ты не задремала. Я...
— Вам нехорошо, сэр? Хотите, я позову кого-нибудь? — Нет. Нет. Благодарю. Мне просто нужно... время. — Я охрип, словно заговорил впервые после нескольких дней молчания. — Нелл...
— Да, сэр?
Я опустил голову. Мое отражение в полированном столе черного дерева сияло, как бледная луна на темном небе. В глубине клубились тени, но стоило мне посмотреть на них, как они рассеялись.
— Прошу тебя, ступай и отдохни, — промолвил я. — Ты устала. Мистер Дарне... — я споткнулся, произнося его имя, но Нелл даже не моргнула. — Мистер Дарне разрешил. Кто-нибудь тебя заменит.
— О, — она нахмурилась, — спасибо, сэр. — Повернулась, двинулась было к двери, но остановилась, а потом торопливо вышла, отряхивая передник, будто заходила в комнату, чтобы вымести золу из очага.
Дверь притворилась. Тихий щелчок еще долго звучал в моих ушах, потом перерос в гул и рев, заглушив все остальные звуки. Наконец рев стих, и я услышал потрескивание дров в камине, шипение газовых ламп, глухие шаги и голоса людей в соседних комнатах. Часы пробили четверть часа: сперва раздался шероховатый скрежет заводного механизма, а затем — гулкий звон, нарастающий с каждым ударом. Я медленно вдохнул и прислушался к телу, выискивая знакомые симптомы старой болезни. На миг мне показалось, что боковым зрением я увидел тьму, крадущуюся из углов, но с выдохом ощущение исчезло, осталась лишь усталость.
Я встал и позвонил в колокольчик, чтобы служанка позвала Люциана Дарне, но, уже вытянув руку, замер и поморщился от горечи во рту. Очаг, отражение газовых светильников в стеклянных дверцах шкафа, старинные часы с уставившимся на меня самодовольным ликом луны, тол-
СТЫЙ персидский ковер на полу... С каминной полки невидящим взглядом поверх завитых усов таращились фарфоровые спаниели. Я мысленно смахнул с них пыль, мечтая швырнуть о стену, чтобы дурацкие статуэтки разлетелись на мелкие кусочки, но в то же время боялся осуществить свое намерение. Я полировал взглядом каминную решетку, отчаянно торопясь закончить прежде, чем
Потянувшись за сумкой, я увидел на столе книжный блок: аккуратная стопка пока еще не переплетенных страниц, исписанных вручную. У меня перехватило дыхание. Эти строки написал я. Я не помнил, как писал, но никаких сомнений: я узнал свой почерк. Само собой, это писал я, кто же еще? Мне не сразу удалось совладать с собой; затем я потянулся и положил бумаги в сумку.
Я не задумывался о том, что случится, когда хозяева обнаружат, что я ушел не попрощавшись; что скажет де Хэвиленд, узнав, что я сбежал. Выскользнул в коридор; сердце бешено колотилось, словно я совершил воровство. Проем в конце коридора вел в холл, выложенный шахматной плиткой; с одной стороны стояла кадка с папоротниками, из-за нее выглядывала фигура. Увидев меня, фигура испуганно замерла. Я не сразу понял, что передо мной зеркало, а в зеркале — мое отражение. Вверх уходила витая лестница; стены были увешаны портретами, но я не стал разглядывать их и торопливо двинулся к входной двери. Наклонившись, открыл первый засов, а вот со вторым пришлось повозиться.
Случайно я задел локтем фарфоровую подставку для зонтов, и та громко заскрежетала по мраморному полу. — Куда это ты?
Вопрос, заданный с холодным любопытством, заставил меня отпустить задвижку. Я обернулся. За мной стоял Дарне, но не старик, а Люциан.
— Ухожу, — ответил я, удивившись его беззвучному появлению.
— Куда? Через час будем ужинать. Де Хэвиленд всегда остается.
— А я не останусь.
— Ты не можешь просто уйти. Даже если ты не голоден, отец захочет побеседовать с тобой.
Я покачал головой.