Чудовы луга,

«Зловонное дыхание болот проникает сквозь запертые ставни. Мне чудится, что я слышу визг утопающей в трясине лошади.

Молиться, вот и все, что мне осталось…»

Господи, прости за самовольство, не выдерживаю.

* * *

«… Теперь, когда я отправил преступника в столицу, под должным конвоем и в сопровождении хорошего отряда, меня все-таки мучают сомнения. Не должен ли был я сам сопровождать его и доставить лорду Тени. После всего того, что я видел здесь, вера моя в стройное и правильное устройство мира изрядно поколебалась. Должно быть, прав все-таки сэн Марк — многое невозможно понять разумом, и остается только молиться и уповать на то, что козни дьявола не могут коснуться того, кто прав.

А я прав. Крепость нуждается в восстановлении и надлежащем присмотре, Энебро все еще недужен и не справится здесь один. Лорд Радель обещал прислать сюда кого-нибудь, но зимой дороги завалит намертво.

Надеюсь, сэн Вито исполнит свои обязанности сопровождающего наилучшим образом.

И да поможет ему Господь, как помог мне.

Думаю, что я исполнил свой долг так, как подобает. Жаль, что по неведомой мне причине никакой радости от этого я не испытываю.

Падающий без остановки снег несколько скрадывает тоскливую скудость этих мест, и днем крепость выглядит празднично и нарядно. Но, если не кривить душой, мысль о том, что придется остаться здесь до того, как откроется санный путь, наполняет меня такой тоской, что я готов броситься на собственный меч…»

* * *

— Он не препятствовал мне заботиться о лорде Раделе, святой отец. Неужели мы с вами поступим хуже демона?

— Он убьет тебя, женщина, если ты коснешься его.

— Молитесь за меня, святой отец.

Солдаты молча смотрели. Они до холодного пота боялись закованного, запертого в клетку демона, а с наступлением сумерек стали бояться еще пуще. Разложили костры по периметру большого круга, в полсотни шагов шириной, старались не смотреть в его сторону. Несколько белых урсино, выделенных сэном Марком в сопровождение, жались к ногам и не желали отходить от огня.

Сэн Вито Элспена покачал головой.

— Это наша с тобой забота, отец Элерик, довезти преступника живым. Твоя и моя, а не этой слабой женщины.

— Но вы не лекари, — Ласточка выпрямилась, держа в руках ковшик с парящим вином. В другой руке у нее были бинты и пара оструганных дощечек.

В соснах шумел ветер. Тьма стояла меж стволами. Отойдешь по нужде на пару шагов — и сорвешься с каменной гривки в трясину.

За деревьями горели другие костры, там кто-то пытался петь, но песня не получалась. Слова слипались и разрывались в неположенных местах, голос ветра стирал их, как вода стирает следы на песке. Люди, повернувшись спиной к ночи, глядели в огонь и пили, передавая посуду по рукам. Тощий угрюмый юнец протягивал флягу ветерану с разрубленной бровью, а тот, глотнув, не глядя совал ее соседу, человеку в длинной найльской кольчуге надетой поверх котты.

Подняв голову, человек смотрел сквозь ночь, сквозь стволы, кусты и чужие костры в сторону клетки. На пути его взгляда стояла Ласточка и не чувствовала себя достаточной преградой ему.

— Не по душе мне это, — сказал молодой Элспена и положил руку на рукоять меча. — Но мы и впрямь не лекари. Пойдемте, святой отец, поможем, чем сможем.