Мина коротко пискнула. Потом в ней что-то звонко щелкнуло.
Кинкейд пролетел мимо меня. Я чуть посторонился, пропуская его, и одновременно бросил остаток моих сил и воли в щит.
Крошечные металлические шарики – штук двадцать или тридцать – взметнулись из корпуса мины. Я выстроил защитное поле так, чтобы оно, начавшись от двери чулана, повышалось к задней стене до высоты фута в четыре. Несколько шариков ударило в щит, но уклон щита заставил их отрикошетить в коридор.
А потом шарики с оглушительным грохотом взорвались. Осколки терзали каменные стены и плоть с одинаковой эффективностью. Мой щит сиял от напряжения, от энергии бивших в него осколков. Грохот стоял неописуемый; казалось, одного его достаточно, чтобы убить все живое в подвале.
И почти сразу же все стихло.
Наступила тишина, нарушаемая только потрескиванием огня. Ничего не шевелилось, лишь клубился заполнивший коридор дым.
Мёрфи, Кинкейд, дети-заложники и я сам сбились в бесформенную кучу. Несколько секунд мы так и оставались сидеть, оглушенные. Потом я спохватился.
– Пошли. Надо убираться отсюда, пока огонь не разгорелся. – Голос мой звучал хрипло. – Давайте-ка выведем детей. Пожалуй, я могу порвать цепи.
Кинкейд молча вытянул руку и снял со стены ключ. Потом прислонился к стене спиной и бросил ключ мне.
– А можно и так, – кивнул я и передал ключ Мёрфи.
Она принялась размыкать наручники. Я слишком устал, чтобы шевелиться. Рука не болела, что само по себе неважный признак. Но я слишком устал даже для того, чтобы переживать на этот счет. Я просто сидел и смотрел на Кинкейда.
Он снова зажимал раненую ногу рукой. Из-под пальцев сочилась кровь. Кровь испачкала весь его живот, руку, да и лицо его было сплошь забрызгано, словно он играл в «поймай яблоко» на бойне.
– Вы ранены, – сказал я.
– Есть немного, – согласился он. – Собака.
– Я видел, как на вас навалились.
– Да, там фигня вышла, – кивнул он.
– Что произошло? – спросил я.
– Я остался жив.
– У вас вся грудь в крови. И рука.
– Знаю.