Силия подняла на мать свои не по годам умные глаза и кивнула.
Питер Страуб
Пневматическое ружье мистера Эйкмана
На двадцать первом, «консьержном», этаже нью-йоркской Губернаторской больницы, расположенной к югу от центра города, на Седьмой авеню, посетители, выпавшие из объятий скоростного лифта, проходили к надежному на вид столу вишневого дерева. За столом сидел облаченный в красный пиджак портье по имени мистер Сингх. Вопрошающий, но все же почтительный взгляд этого джентльмена, свет утопленных в ниши ламп, ряд вставленных в рамы на уровне глаз картин (Туорнбли, Шапиро, Марден, Уорхол) и изумительная выставка цветов под ними — все это, словно рука, подхватывало посетителя под локоть и направляло по приглушающему звуки бежевому ковру в царство двадцать первого этажа, отделанное панелями красного дерева.
Далее перед посетителем возникал сестринский пост, где в льстивых светотенях дамы деловито заполняли формуляры, отвечали на телефонные звонки и вглядывались в постоянно менявшиеся изображения на мониторах своих компьютеров. Впереди по ходу располагалась первая большая полуоткрытая дверь в коридор, откуда можно было попасть в комнаты или апартаменты здешних обитателей; на каждой из комнат имелись медный номер и скромная табличка с именем. Главный коридор тянулся ярдов на шестьдесят. По пути к дальнему окну с видом на город нужно было пройти мимо семи пронумерованных дверей с табличками. Коридор оставлял слева второй сестринский пост, напротив которого были четыре двери, а потом делился надвое. Более короткий отрезок заканчивался большим, выходившим на юг окном с прекрасным видом на Гудзон; другой, пятидесятифутовый, с покрашенными охрой стенами и ковром на полу, вел к длинной, узкой комнате. На стенах коридора висели фотографии каллы работы Роберта Мэпплторпа; небольшая медная табличка рядом с дверью шероховатого стекла в конце гласила: САЛОН.
Салон был не салоном, а комнатой отдыха, и при этом весьма импровизированной. В одном конце размещался большой телевизор, в другом — диван, обитый зеленой тканью, и два кресла в тон. В центре комнаты, предназначенной для убитых горем родственников и других посетителей, но используемой в основном ходячими пациентами двадцать первого этажа, на столе, покрытом белой скатертью, стояли термос с кофе, чашки, блюдца и граненые емкости для сахара и сахарозаменителя. В промежутке между четырьмя и шестью часами вечера на столе появлялись, словно выставленные невидимой рукой, тарелки с выпечкой и шоколадными конфетами из соседнего магазина деликатесов.
Как-то в начале апреля, в часы, когда в высоком окне позади уставленного деликатесами стола возникают быстрые, непредсказуемые смены света и тени, пациенты-мужчины, составлявшие четыре пятых всех обитателей этажа, все до единого — недавние жертвы фибрилляции или трепетания предсердий, мученики этой досадной помехи в жизни делового американца — несмертельного сердечного заболевания; самый младший в возрасте пятидесяти восьми лет, самый пожилой — на двадцать два года старше, вновь угощались пирожными с кремом и птифурами и напоминали друг другу, что они все же обошлись без сердечного приступа. Недавние переживания пробудили в них своего рода снисходительный фатализм: в конце концов, если суждено случиться худшему — чего, разумеется, не произойдет, — они уже находятся среди толпы кардиологов.
Это были мужчины, достигшие различной степени успеха в общей для них профессии, то есть литературе.
По старшинству четверо мужчин, наслаждавшихся удовольствиями Салона, были: Макс Баккарат, многоуважаемый бывший президент компании «Глэдстоун Букс», приобретение которой немецким конгломератом недавно ускорило его выход на пенсию; Энтони Флэкс, называвший себя «критиком» и посвятивший последние двадцать лет работе книжным обозревателем в нескольких периодических изданиях и журналах — неспешное занятие, которое он мог позволить себе, будучи мужем, а теперь три года — вдовцом наследницы короля сахарозаменителя; Вильям Мессинджер, писатель, длиннющий список романов ужасов-мистики-приключений которого неизменно переиздавался вот уже двадцать пять лет, притом что дважды в год из-под его пера выходило очередное чудо; и Чарльз Чипп Трэйнор, отпрыск богатого семейства из Новой Англии, выпускник Гарварда, объявивший себя ветераном вьетнамской войны, автор четырех документальных книг и к тому же, увы, печально известный плагиатор.
Взаимоотношения между этими четырьмя мужчинами, именно такие сложные и запутанные, как это следовало из их профессиональных обстоятельств, при первых встречах в Салоне были несколько натянутыми, но общее желание угоститься предложенными лакомствами привело джентльменов к компромиссу, который они и демонстрировали в упомянутый день. По негласному уговору первым, через несколько минут после открытия, появился Макс Баккарат, дабы обеспечить себе наилучший выбор сладостей и самое удобное место в конце дивана, около стеклянных дверей, где подушка была чуть мягче соседних. После того как великий издатель устроился наилучшим образом, в Салон вошли Билл Мессинджер и Тони Флэкс и, перед тем как сесть на достаточном расстоянии друг от друга, некоторое время небрежно разглядывали угощение. Как всегда, последним, около 4.15, в дверях возник Трэйнор. Его манера поведения заставляла предположить, что он забрел сюда случайно, возможно, в поисках какой-то другой комнаты. Свободный узорчатый больничный халат, застегнутый на шее и спине, только подчеркивал его безобидный вид, а круглые очки и сутулые плечи придавали ему схожесть с созданиями из «Ветра в ивах».
Из всех четверых только плагиатор подчинился негласному требованию больницы, касательно одежды пациентов. Макс Баккарат поверх слепяще белой шелковой пижамы надел темно-синий франтоватый халат — по всеобщему убеждению, рождественский подарок Грэма Грина, — ниспадавший до самых бархатных тапочек в форме лисьей головы. Тони Флэкс на свою пижаму, не белую шелковую, а тонкого нежно-голубого хлопка, надел и наглухо застегнул легкую рыжевато-коричневую полушинель с эполетами и кольцами для гранат. Вкупе с двойным подбородком и апоплексическим цветом лица это делало его похожим на корреспондента с войны, ведущейся в пределах досягаемости гостиничных баров. Билл Мессинджер кинул единственный взгляд на легкую сорочку, предложенную ему больничным персоналом, и решил придерживаться, покуда возможно, костюма от Армани в тонкую полоску и черных кожаных туфель, в которых и прибыл в приемный покой. Любимые им магазины мужской одежды доставляли ему чистые рубашки, носки и белье.
Когда компания Макса издавала первые, наименее успешные книги Мессинджера, Тони Флэкс писал на них неизменно положительные рецензии. После того как Билл дезертировал в более крупное издательство, книги его стали более амбициозными, а авансы увеличились, критические статьи Тони становились все более скучающими и пренебрежительными; Флэкс обвинял бывшего соратника в высокомерии, а потом и вовсе забыл о нем. Последние три романа Мессинджера так и не получили рецензии в «Таймс»: это оскорбление он приписал злобному влиянию Тони на редакторов. Точно так же Макс издал две первые книги Чиппа Трэйнора с эпизодами из истории Первой мировой войны, вторая из которых была представлена на получение Пулитцеровской премии; затем Трейнор ушел от него к более известному издателю, чьи сообразительные рекламщики продвинули Чиппа на национальное радио, в шоу «Сегодня», а после подписания договора о фильме по его третьей книге — в «Чарли Роуз». Билл составлял рекламные тексты для обложек первых двух книг Трэйнора, а Тони Флэкс прославлял его как великого народного историка. Потом, два десятилетия спустя, потрясенный выпускник Техасского университета обнаружил обширные, старательно переделанные совпадения книг Трэйнора с несколькими диссертациями на соискание звания доктора философии, в которых содержались устные рассказы, записанные в 1930-х годах. И вдобавок этот же студент выяснил, что, вероятно, треть исторических событий в книгах была вымышленной, попросту сочиненной, как в беллетристике.
В считаные дни студент-выпускник разнес в клочья репутацию Чиппи. Через неделю после взрыва университет отправил его «в отпуск» — предполагалось, что данный статус будет постоянным. Чипп исчез, уехал в семейную резиденцию в Линкольн-Логе, в штате Мэн; его не видели и о нем не слышали до того момента, как Билл Мессинджер и Тони Флэкс, покинувшие Салон, чтобы лишний раз не вступать в беседу, заметили, как его жалкое, вялое тело провозят мимо них в каталке. О появлении мошенника немедленно известили Макса Баккарата, и задолго до конца дня легендарный халат, полушинель и костюм в тонкую полоску преодолели взаимную неприязнь, чтобы создать союз против опозоренного новичка. Как оказалось, нет ничего лучше общего врага, чтобы сгладить запутанные, даже трудные отношения.
Чиппи Трэйнор добрался до комнаты отдыха только на следующий день. Его сопровождала тихая немолодая женщина, которая с равной вероятностью могла сойти как за его мать, так и за жену. Проскользнув в дверь в 4.15, Чиппи увидел трио, наблюдавшее за ним с зеленого дивана и кресел, моргнул, узнавая, но, словно не веря своим глазам, опустил голову как можно ниже к груди и позволил спутнице отвести себя к креслу, расположенному в нескольких футах от телевизора. Было ясно, что он борется с желанием удрать из комнаты и никогда больше в нее не возвращаться. Разместившись в кресле, он приподнял голову и шепнул несколько слов на ухо женщине. Она направилась к пирожным, а Чиппи наконец-то взглянул на бывших соратников.
— Так, так, — произнес он. — Макс, Тони и Билл. Ну и что вы здесь делаете? Лично я потерял сознание на улице в Бутбэй Харбор, и меня по воздуху переправили сюда. Медицинская эвакуация вертолетом, как когда-то.
— В наши дни многое должно напоминать тебе о Вьетнаме. Чиппи, — сказал Макс. — У нас сердечная недостаточность. А у тебя?
ebooksa