Когда новость дошла до газет, на передовице напечатали фотографию Элинор Мандей. Темноволосая, с крупным носом, она была ни капли не похожа на мертвую девушку в хижине. Да и день пропажи не совпадал. Эдди Граймс уже не мог ничего объяснить, потому что полиция загнала его в старое хранилище джута у магазина на Меридиан-роуд. С самого начала было понятно, что полицейские не собирались его задерживать. Он убил белую девушку. Они собирались мстить, и отомстили.
Прочитав заметку в газете, я выбрался из дома и побежал посмотреть на место перестрелки. Многим пришла в голову та же мысль, и у хранилища выстроилась настоящая очередь. Вдоль всей Меридиан-роуд были припаркованы машины. У самого входа стоял полицейский автомобиль, и здоровенный легавый пропускал людей внутрь по одному, как на выставку. Все молчали. Зрелище было невиданное: цветные и белые стояли в одной очереди. А вот напротив я заметил две группы людей, одну цветную и одну белую. Они о чем-то переговаривались, но я не смог разобрать ни слова.
Я никогда не любил очередей, поэтому решил по-быстрому заглянуть внутрь и смыться. Обойдя очередь, я направился к тем двум группам, делая вид, что уже побывал внутри и теперь просто прогуливался. Миновав вход в хранилище, я немного задержался. В очереди, довольно близко ко входу, стоял Ди Спаркс. Он вытягивал шею, чтобы поскорее заглянуть внутрь, и заметил меня. Подскочив от неожиданности, он тут же отвернулся. Взгляд у него был отсутствующий. Полицейский крикнул, чтобы я шел в конец очереди – он ни за что не заметил бы меня, если бы Ди не подпрыгнул так, будто кто-то взорвал у него за спиной петарду.
Примерно в середине очереди, позади нескольких соседок, стояла Мэри Рэндолф. Выглядела она ужасно. Волосы свалялись, кожа посерела, как будто она не спала несколько дней. Я прибавил шаг в надежде, что она не заметит меня, но Мэри Рэндолф повернулась и встретилась со мной взглядом. Клянусь, я едва не упал навзничь. Если ее глаза не пылали ненавистью, то я не знаю, чем еще. Ненавистью и болью. Когда взгляд Мэри Рэндолф впился в меня, я был не в силах отвернуться. Я словно вновь увидел то жуткое белое пятно среди деревьев в ночных Задворках. Наконец Мэри отпустила меня, и я снова едва не упал.
Пристроившись в конец очереди, я медленно продвигался вперед вместе со всеми. Мэри Рэндолф не выходила у меня из головы. Когда пришел мой черед, я лишь мельком заглянул внутрь. Увидел изрешеченную пулями стену, следы крови там и тут – большие пятна и мелкие брызги. Я вспомнил хижину, сидящую рядом с мертвой девушкой Мэри Рэндолф, и мысленно вернулся туда.
Мэри Рэндолф не пришла на танцы и не услышала мое дебютное исполнение на саксофоне. Помня, как плохо она выглядела, я и не ожидал, что она появится. Имя Эдди Граймса не исчезало из сводок новостей – его выставляли какой-то дикой гориллой, безумцем, который стремился перебить всех белых женщин, а потом приняться и за цветных. В газетах опубликовали фотографию «логова» Граймса, с дырами в стенах и разломанной мебелью, но не удосужились уточнить, что это полиция так разгромила дом.
Задворки тоже были у всех на устах. Говорили, что там еще хуже, чем все думали. Говорили, что туда возили не только Элинор Мандей, но и других белых девушек, а некоторые белые девушки даже жили там бок о бок с мерзкими цветными. Это место было настоящим гнездом порока, Содомом и Гоморрой. За два дня до назначенного в городском совете слушания по проблеме Задворок группа белых мужчин с оружием и факелами сровняли все тамошние хижины с землей. Людей они там не встретили – ни белых, ни цветных, ни мужчин, ни женщин, ни порочных, ни честных. Все жители Задворок предусмотрительно покинули свои жилища. А самым интересным было вот что: Задворки располагались прямо на окраине Вудленда, но никто в Вудленде не мог вспомнить, как звали хотя бы одного тамошнего жителя. Не могли назвать даже тех, кто регулярно туда наведывался – не считая Эдди Граймса. Когда Задворки сгорели, все перестали произносить это слово, будто это было грехом. А те поборники морали, которые сожгли хижины, ничуть не стремились провозгласить о своем доблестном деянии.
Возможно, они хотели замести следы или просто стереть это место из памяти. По крайней мере, я не сомневался, что среди людей с факелами были доктор Гарленд и тот белый мужчина, которого я видел выходящим из хижины.
А может, я вообще ошибался. Две недели спустя произошли события, которые меня потрясли.
Первое случилось незадолго до Дня благодарения. Я задержался в школе и спешил домой. На улице не было ни души – все либо ужинали, либо готовились ужинать. Подходя к дому Мэри Рэндолф, я услышал странный звук, как будто кто-то пытался кричать, но не мог, потому что кто-то другой зажимал этому человеку рот. Глупо, правда? Откуда мне было знать, на что похож такой звук? Я прошел пару шагов и услышал его вновь. Сказал себе, что это может быть что угодно. После недавних событий Мэри Рэндолф меня невзлюбила, и вряд ли обрадуется, если я стану стучать ей в дверь. Лучше было убраться. Так я и поступил. Пошел домой, поужинал, и обо всем забыл.
По крайней мере, до следующего дня, пока подруга Мэри не зашла к ней в дом и не обнаружила ее с ножом в руке и перерезанным горлом. На плите до углей сгорел кусок свиного шпика. Я никому не рассказал о том, что слышал прошлым вечером. Мне было страшно. Я не мог ничего сделать – только ждать окончания расследования.
Полиция пришла к твердому выводу: Мэри покончила с собой. Других версий не было.
Когда наш пастор попытался поинтересоваться, зачем женщине, задумавшей самоубийство, готовить ужин, шеф полиции ответил, что женщине, задумавшей самоубийство, было плевать на то, что случится с оставленной на плите едой. Пастор сомневался, что Мэри Рэндолф едва не отрезала себе голову без посторонней помощи. Шеф ответил, что силы отчаявшейся женщины могут быть почти безграничны. К тому же, если на нее напали, то почему она не закричала? А что за отношения у нее были с покойным убийцей Эдди Граймсом? Какие тайны она хранила? То, что она забрала эти тайны в могилу, только к лучшему. Для всех. Понимаете, пастор? И пастор понял, еще бы ему не понять. Мэри Рэндолф похоронили на местном кладбище, и никто больше о ней не вспоминал. Как и Задворки, ее стерли из памяти.
Второе событие, которое потрясло меня и окончательно убедило в том, что я неверно все истолковал, случилось в сам День благодарения. Папа играл в церкви на пианино, и по особым случаям мы сопровождали песнопения игрой на инструментах. Вся наша семья отправилась в церковь пораньше, чтобы порепетировать с хором. После репетиции я вышел на улицу прогуляться до появления прихожан, и увидел на церковной стоянке большую машину. Я никогда прежде не видел таких огромных и дорогих машин. На ней можно было буквально прочитать «Миллерс-Хилл». Не знаю, почему, но при виде автомобиля у меня перехватило дыхание. Передняя дверь открылась, и появился чернокожий водитель в элегантной серой униформе и фуражке. Не удостоив своим вниманием ни меня, ни церковь, ни улицу, он обошел автомобиль и открыл заднюю дверцу. На пассажирском сиденье оказалась девушка, и когда она вышла, солнце заиграло на ее светлых волосах и блестящем мехе пышной шубки. Сначала я видел лишь ее затылок, плечи и ноги, но тут она выпрямилась и взглянула на меня с улыбкой. Я не смог улыбнуться в ответ. Я даже пошевелиться не мог.
Это была Эбби Монтгомери. Как обычно по случаю Дня благодарения, она привезла в церковь корзины с едой. Она казалась старше и стройнее, чем в последний раз, когда я видел ее живой – старше, стройнее, но в первую очередь печальнее, будто у нее отобрали всю радость в жизни. Водитель открыл багажник, достал оттуда огромную корзину еды, отнес ее в церковь с черного хода и вернулся за следующей. Эбби Монтгомери просто наблюдала, как он носит корзины. Она как будто просто соблюдала формальности, и собиралась всю свою дальнейшую жизнь заниматься лишь этим – соблюдать формальности. Один лишь раз она позволила себе улыбнуться водителю, но улыбка вышла такой грустной, что тот даже не попытался на нее ответить. Завершив дела, он захлопнул багажник, помог хозяйке усесться обратно в машину, сел за руль и повез ее домой.
Сперва я подумал: Ди Спаркс был прав. Эбби Монтгомери все это время была жива. Затем я решил: нет, ее воскресила Мэри Рэндолф, как и Эдди Граймса. Но что-то пошло не так, и она вернулась к жизни не полностью.
Вот и все. На Рождество Эбби Монтгомери уже не привезла еду в церковь – она уехала за границу с теткой. На следующий День благодарения она также не появилась, прислав шофера с корзинами одного. Мы и не ожидали, что она появится, – к тому времени прошел слух, что, вернувшись из поездки, Эбби Монтгомери вовсе перестала покидать дом. Потом я услышал от кого-то, кто вряд ли был лучше меня осведомлен о ее состоянии, что она перестала выходить даже из своей комнаты. Пять лет спустя она умерла. Ей было двадцать шесть лет, но говорили, что выглядела она на все пятьдесят.
Шляпа умолк, но я продолжал сидеть с ручкой и блокнотом наготове в ожидании продолжения. Когда я понял, что история окончена, то спросил:
– От чего она умерла?
– Мне не сказали.
ebooksa