Пятое солнце

– Э‐э-э-э, – промямлила она. – Ну, так крестьян называли раньше.

Валентина Петровна вздохнула, закрыла свою амбарную книгу и снова подняла на Зою глаза.

– «Соль земли», Александрова, это выражение из Нагорной проповеди Иисуса. «Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям. Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и проставляли Отца вашего Небесного».

– И? – Зоя уже абсолютно ничего не понимала.

– Исходя из Библии, соль для земли то же, что и свет для мира. Кто бы ни избрал себе этот псевдоним, самомнение у него впечатляющее, – Валентина Петровна снова взглянула на Зою испытующим взглядом, словно примеривалась, можно ли ей доверять. – Я много лет занимаюсь изучением истории края, – продолжила она. – И так вышло, что упоминание именно об этой библейской метафоре встречается несколько раз в документах, касающихся Змеиного холма.

– Змеиного холма? – в голове Зои вихрем закружились образы ночной заброшенной линейки, подземные змеи и запах горелой травы.

– Усадьбы Змеиный холм. Той, что была здесь много лет.

Валентина Петровна встала из-за стола и прошлась вдоль полок с картонными папками. Она вытащила одну толстую и две других поменьше, аккуратно положила их поверх закрытой амбарной книги.

– Присаживайтесь, Александрова, – кивнула она в сторону уродливых плюшевых кресел. – Это очень долгая история.

Валентина Петровна раскрыла большую папку и любовно взглянула на хранившиеся в ней листы.

– Усадьба Змеиный холм, да и вообще всё имение вокруг принадлежало графскому роду Бессоновых. Род был богатый, имение было далеко не единственным, и его использовали как охотничьи угодья, но постоянно тут не жили. Первым помещиком, осевшим именно здесь, стала Марья Федоровна Бессонова, вдова поручика Ивана Андреевича Бессонова. После смерти супруга она, молодая еще женщина двадцати трех лет от роду, уединяется в этой небольшой усадьбе на берегу реки Зорянки. Поначалу от желающих жениться на богатой вдове не было отбоя, но Марья Федоровна всем отказывала. К тому же упорно распространялись слухи о ее непростом характере, мол, крепостные Бессоновой за глаза называли графиню Бесовая. Она, впрочем, не лютовала, как Салтычиха, но крестьяне ее боялись до ужаса. Особенно дворовые, которые, судя по письмам окрестных помещиков, «были верны ей, как стая псов». Даже когда по всей округе прокатились крестьянские бунты после отмены крепостного права, ее имений это не коснулось. Своих детей у графини Бессоновой не было, и она взяла на воспитание двоих племянников. Любила их неистово, ничего для них не жалела. Хотя не обходилось без странностей – долгое время она наряжала племянников девочками, сохранилось несколько портретов в областном музее.

Валентина Петровна вынула несколько листов со стертыми репродукциями и положила их перед Зоей. С картины смотрели две удивленные девочки в бархатных платьицах, но почему-то с короткими стрижками.

– Когда младший, Коленька, утонул в реке, графиня будто помешалась, – продолжила Валентина Петровна, осторожно убирая репродукции обратно в папку. – Старшего, Михаила, оберегала от всего, никуда его не выпускала, находила у него неведомые болезни, выписывала докторов чуть ли не из Парижа. И хотя по уговору он должен был находиться с ней до шестнадцати лет, графиня настояла, чтобы Мишель остался с нею и после шестнадцатилетия. По округе поползли диковинные слухи, что Марья Федоровна состоит с юным племянником в ненадлежащих отношениях. Очень уж ревностно она относилась к местным девицам, пытавшимся привлечь его внимание. И хотя в скором времени ожидалось поступление Михаила на службу в гвардию, графиня утверждала, что не бывать этому никогда. И вот…

Валентина Петровна замолчала на секунду, чтобы перевести дух. Зоя молча ждала продолжения.

– И вот, летом тысяча восемьсот шестьдесят третьего года, – снова заговорила директриса, – графского племянника находят мертвым в саду возле дома. Признаков насильственной смерти на теле обнаружено не было, причину установить так и не удалось. Говорили, что он отравился мышьяком из любви к дочери графа Вяземского, поскольку тетушка препятствовала этим отношениям. А еще говорили, что братец его, утопленник, за ним пришел. Много было разных слухов. Графиня после всего произошедшего неделю лежала в беспамятстве, никого не узнавала, хотя, по показаниям уездного доктора Слуцкого, бормотала что-то про «соль земли». А ровнехонько на Ивана Купалу случился пожар. Сгорело всё дотла. Так и неизвестно, то ли сама графиня дом подожгла, то ли до Змеиного докатилось крестьянское недовольство. Только, по описаниям, пожар был очень странный. Мол, от воды пламя только сильнее разгоралось, как ни старались – потушить не смогли.

Зоя вся превратилась в слух. Хотя было в этой истории что-то от английских готических романов, что вовсе не способствовало правдоподобию.

– То есть во всем, что произошло, виноват призрак графини? – спросила она с сарказмом.

Валентина Петровна посмотрела на нее с удивлением.

– Нет, про призрак графини никаких упоминаний нет. Люди, конечно, болтали всякое, но ничего похожего зафиксировано не было. Мне продолжать? – спросила она холодно.

Зоя кивнула, и Валентина Петровна принялась раскладывать на столе содержимое папки.