Сказки и истории

Голубь Анна, голубь Марко, голубь Джиованни.

С тех пор все пошло как по маслу. Петра училась, работала, поглощала шоколад и донатсы, копила деньги, а летом ехала в город, который мог бы отозваться на ее силу. Больше всего их было в Европе. Лондон, Санкт-Петербург, Рим, Венеция, Прага, Вена, Париж, Мадрид. Чаще, чем раз в год, она ездить не могла, заработки не позволяли, да и мать была против. Но каждый год у нее был новый роман, и каждый год ночной работы прибавлялось.

Ни один мужчина в подметки не годился ее городам. Ни один оргазм не мог сравниться с тем дивным ощущением покоя и уверенности, которое нисходило на нее, когда Петра начинала писать. Ее тетради можно было выставлять в музеях каллиграфии. Она заполняла строчку за строчкой, иногда распрямляясь и любуясь на безупречные ряды букв и слов. В такие ночи она держала на себе весь мир.

Голубь Зита, голубь Орсо, голубь Джироламо.

Вот и сейчас она перечисляла голубей, и знала, что между городом и водой стоит только она, Петра. Только от нее зависит, останутся ли в этом мире каналы, маленькие площади, сотни и сотни мостов, выживут ли две тысячи с лишним голубей, а с ними – площадь Святого Марка, колонна с крылатым львом, собор с куполами-медузами, ряды арок вдоль галереи. У них не было никого, кроме толстой одинокой женщины, живущей на другой стороне Земли.

Голубь Лиа, голубь Нино, голубь Паулино.

Желтые квадраты окна снова скользнули по потолку, затем послышался глухой удар и визг тормозов. Рука Петры дернулась, поехала вниз, перескочила на следующую строчку. Взревел мотор, машина уехала. На шоссе опять сбили какого-то зверя. Петра встала, подошла к окну, свесилась в ночь. Сердце колотилось, как бешеное. Со стороны дороги не доносилось ни звука. Либо удрал, либо насмерть. Кто это был – енот или соседский кот? У Петры кошки не было. Она закрыла окно, села за стол, выдернула испорченный лист, снова стала выводить: «Голубь Рита, голубь Дымка…» – и завыла в голос, бросив фломастер.

Двадцать пять лет назад такой же летней ночью Петра выскочила из окна в сад, помчалась прямо в пижаме через кусты к дороге, во весь голос зовя свою кошку, и нашла ее на обочине, смятую, страшную. Петра схватила ее на руки, Дымка издала какой-то невнятный, очень низкий звук – и умерла на месте. Потом уже Петре сказали, что ни в коем случае нельзя хватать сбитых животных, потому что может быть поврежден позвоночник. Но она ни в чем не виновата – скорее всего, Дымке уже ничем нельзя было помочь.

Двадцать пять лет псу под хвост, с внезапной яростью думает она, города она тут спасает, спасительница хренова. Да все города на свете я бы променяла на то, чтобы выжила моя кошка.

Петра воет, зажимая себе рот левой рукой – чтобы не разбудить мать. А правой выводит через разворот – Дымка, Дымка, Дымка. Выводит почти печатными буквами, вкривь и вкось, рука дрожит и не слушается, да еще и рукав пижамы мешает. Петра чертит буквы, а пижама на ней становится все больше и больше, стул уезжает куда-то вниз, так что за столом сидеть ужасно неудобно, Петра зажимает себе рот и пишет – кошка Дымка, кошка Дымка, кошка Дымка, – а чей-то голос в голове кричит ей с обратной стороны уха: дура! живая кошка Дымка! пиши, дура, живая, живая, живая кошка Дымка! И Петра хочет написать это ровно и красиво, но пишет криво и косо, и роняет карандаш, и лезет за ним под стол, и путается в пижамных штанах, вдруг ставших огромными, как палатка, падает со стула и крепко ударяется затылком о тумбу стола.

Найдя карандаш, она заглядывает в тетрадь. Там синим цветом, печатными буквами, ровными строчками красуется список ее игрушек, кукол и книжек-раскрасок. А поперек разворота, наискось к углу, записано то, что ей прокричала невидимая женщина – «Живая, живая, живая кошка Дымк…» Петра изумленно оглядывает чужую взрослую пижаму на себе – а куда девалась ее, с Микки Маусом? Рукава она подворачивает, а из штанов попросту вылезает, и получается очень здорово – огромный шелковый халат в атласную розовую полоску. Петра пытается оглядеть себя со спины, и тут со стороны дороги в открытое окно доносится глухой удар и визг тормозов. «Дописывай! – раздается в голове тот же голос. – Дописывай, толстая клуша!»

Петра вовсе не толстая и вовсе не клуша, но она дописывает букву «А», одна палочка, другая, потом перекладина. «А теперь беги!» – кричит тот же голос, и Петра наконец понимает, что это был за звук и почему визжали тормоза. Лицо ее мгновенно перекашивается от слез, но она лезет в окно, свешивается в сад и бежит через кусты к шоссе, где почти полная луна раскрасила все в черный и белый цвет, и на белой траве обочины лежит черное пятно, хотя на самом деле Дымка серая, жемчужно-серая и пушистая, не зря же ее зовут Дымка.

«Не трогай!» – кричит голос, и Петра садится на корточки, зажимает пальцы в кулаки, кулаки прижимает к груди и тихонько зовет: Дымушка, Дымка. Дымка издает жалобный мяв и проползает шаг ей навстречу. Дымушка, повторяет Петра, Дымочка моя. Кошка неуверенно встает на ноги и идет к ней, слегка припадая на переднюю лапу. Она бодает Петру в голую коленку, начинает ластиться и тереться, и вот тогда Петра осторожно берет ее на руки и бежит в дом. Она выпускает кошку в свое окно, бежит к веранде, приносит под окно стул и залезает сама, и пока она лезет, Дымка грузно запрыгивает на ее кровать и ложится поверх одеяла. Петра прислушивается. За стеной еще слышны голоса родителей, но ссора явно стихает. Петра ныряет под одеяло. Дымка переползает поближе к ней. Ее мохнатые бока так и ходят от тяжелого дыхания.

– Утром мы пойдем к врачу, – обещает ей Петра. – И он полечит твою лапу. И я тебя больше никогда не выпущу ночью, никогда-никогда.

Она лежит, боясь пошевелиться и потревожить кошку, и слушает голоса за стеной. А что если, думает она, что если сейчас встать и написать в той же тетради – «мама и папа любят друг друга сильно-сильно»? Но голос в голове молчит. Вот сейчас встану и напишу, думает Петра изо всех сил. «Не надо, – говорит голос, но уже очень тихо, будто издалека. – Бросай-ка ты эту муру. Пусть разбираются сами».

Девочка с куклой

В городе было холодно и светло. На дворе стояла зима, до Нового года оставалось всего ничего, и сотни цветных лампочек отражались в лужицах от подтаявшего снега. Везде пахло елками, выпечкой и фейерверками. Девочка ходила от дома к дому, останавливалась под яркими, теплыми окнами и прислушивалась. Дома с темными окнами она проходила мимо.

Вот дом за аккуратным палисадником: в окнах – свечи и звезды, на входной двери – еловый венок с красными колокольчиками на золотых лентах. В палисаднике, посреди сугробов – упряжка электрических оленей везет сани Санта-Клауса. У оленя Рудольфа вместо носа горит большая красная лампочка. Дверь дома распахивается, на крыльцо выскакивают двое мальчишек, постарше и помладше. Старший внезапно оборачивается:

– Не ходи за мной! И вообще – оставь меня в покое! Слышишь?

И уходит по улице. Младший застывает на ступеньках. Девочка прекрасно видит его в свете Рудольфова носа. Девочка садится на корточки, достает из-за пазухи соломенную куклу, а из кармана – кусок кекса. Протягивает кекс кукле.