Дорн отвернулся и побрёл по дорожке, прикрыв воспалённые глаза. Под ногами хрустел мелкий камень. Вдали перекликались люди: заметили дым и, пожалуй, уже со вкусом обсуждали удел графа-погорельца, от рождения и до сего дня столь нищего, что терять ему нечего. Но и сберечь ничего не получится: хотя в столице пять пожарных вышек, от ближней до графского сарая — неблизко.
— Неужто Лия не видела? — вдруг возмутилась травница.
Дорн вздрогнул, распахнул глаза. Рассмеялся, признал наконец: да, это не дым ел их, это самые настоящие слезы… Он, оказывается, умеет плакать. Ему, оказывается, жаль терять то, что было памятно. Даже свою детскую ненависть к отцу — жаль.
— Донго не бывали у нас с весны, — проглотив ком горечи, выговорил Дорн. — Мы сами наведывались. Лия гордится их новым домом и мы… потакаем. Хотя у них тесновато.
— Не станешь упираться, если приглашу пожить у нас? — осторожно спросила Ула.
— Лучшее место в мире — «Алый лев», — широко, безумно улыбнулся Дорн, шагая к дороге и уже различая её за опушкой парка. — Я там больше дома, чем здесь. Я хочу жить там. Или хотя бы гостить. Есть кому дать под дых. Есть Омаса, чтоб мне тоже стало больно. Весело. Просто. Душевно.
Он миновал прореху ворот без створок — и впервые с весны не споткнулся. С души наконец-то свалился камень, сделалось легко и светло. Дорн рассмеялся, обернулся к травнице… и резко смолк, уже с обнажённым клинком в руке.
Скакун Альвира был не чета Алому Пэму, и масть бледновата, и покорности в согнутой шее слишком много. До боли: вон как строгие удила пилят конские губы! Пена срывается розовая, пятнает глянец шкуры, скатывает в шарики дорожную пыль.
— Рассмотрела, — прошипел бес, глядя мимо травницы. — Опять успела и встряла.
Дорн в два прыжка оказался рядом с Улой, собрался её подвинуть, закрыть… и замер, не понимая себя и не споря со своим зверем.
Травница безмятежно смотрела — так же, как бес, мимо собеседника. Вернее, сквозь него. Она держала на правой руке малыша-Боува. А левую, пустую, медленно и с некоторым усилием поднимала. Так странно — не понять жеста, не уловить его смысла и не разобрать, отчего в движении копится угроза.
Дорн, заворожённый, следил за рукой. И бес следил.
«Так держат руку на охоте, ожидая хищную птицу с добычей», — вдруг пришло понимание. Только нет птицы! Нет — а рука дрогнула, будто приняла вес…
— В древней книге о белых лекарях сказано: держат смерть на левой руке своей, — выговорила Ула тоном, смутно напоминающим повествовательный говор Монза, когда он читает важную летопись. — До чего ж тяжкая она, ноша левой руки лекаря. Иной раз все силы надобно прикладывать, чтобы не сломаться.
Слабый ветерок качнулся, освежил лицо травницы, разжёг искры алости на кончиках волос Дорна — и погнал волну шелеста от кроны к кроне, всё дальше в графский парк. Волна убегала — а в другую сторону улетал, стихая, бешеный топот копыт.
«Альвир второй раз без оглядки сбежал от деревенской травницы, ох и тошно ему сейчас! Вот у кого горечь неуёмна и пылает, затмевая пожар», — вдруг сообразил Дорн.
Фамильный клинок скользнул в ножны. Дорн повёл плечами, ощущая, как загривок его медведя теряет ощетиненность. Захотелось зевнуть… и свернуть в конце ограды налево, к центру города, к большой торговой площади, где есть и мёд, и пряники.
— Я видел тень, — сообщил Дорн. Обернулся, подмигнул сыну, бережно принял его из рук Улы. — А ты видел птичку, хэш Боув? Вроде бы… ворон?
— Моего сына дружок, — Ула подумала и добавила: — Не знаю, что хорошего сделал мой мальчик, а только человек этой птицы бережёт его по мере сил. Я хотела бы увидеть этого человека. Он… похож на Омасу. Только крупнее и спокойнее. Да, вроде бы так.
— Тогда и я хотел бы его увидеть, — рассмеялся Дорн. — На Омасу похож, но крупнее. То-то бес сбледнул.
ebooksa