— О, кисличная мята, она же ж! — обрадовался кто-то раскатисто и солидно.
— Попутал леший играть на серебро с продажи урожая, — вздыхал ещё кто-то. Сетовал он задушено, обречённо. — Так она ж дитя… Шутковал я! Так как теперь-то? Ох, беда… ох пропали мы…
Вервр скользнул в приоткрытую дверь и пробрался в главный зал, никем не замеченный. Пискнул и улыбнулся шире. Он любил разбирать брожение людских душонок и умишек. А тут и страхи, и досада, и свежие сплетни, еще не перетёртые в труху, и злость всех на всех, и радость из-под этой злости, ведь соседская беда — она воодушевляет! И посреди болота из мыслишек, как белая лилия в золотой пыльце, Ана с её детской чистой душой.
Не иначе, полдеревни столпилось возле большого стола. Все с ужасом следили за игрой в кости. Возле левого локтя малютки Аны грудилась кучка монет, справа в ряд выстроились кружки. Вервр принюхался: черничный, брусничный и земляничный морс. Что ещё? Пирожки, творог… И дальше на столе и на скамье: мотки пряжи, несколько чурок разносортной древесины, баночка с лаком, гладкая лента. А ещё связка сушёных грибов… это-то зачем?
— Троецарствие, — заверещала Ана, даже не метнув кости.
Кинула — и расхохоталась. Вервр по слуху понимал: падают, катятся, замирают… и толпа обречённо вздыхает. Еще бы, людям кости одинаковы, а вервру или атлу с их чуткостью нетрудно понять и малейший дефект развесовки, и создаваемое им поведение при броске. Тем более хитроватая Ана не кинула далеко, а перевернула ладонь над самым столом.
— Ана, а где твои родители? — спросил сидящий напротив кривоватый тощий человек, тот самый, что сказал про шельму. — Тебя, наверное, потеряли. Переживают.
— Тятя-пама не теряет, — гордо сообщила Ана, сгребла кости и снова скатила с ладошки. — Троецарствие! Хочу мёд. Липовый.
— Три раза в день пить, по полкружки, — загудел смутно знакомый голос. — Печёный лук прикладывать к нарыву, тёпленьким.
— Шельма? — не поверил вервр, вслушиваясь. — Вот от кого не ждал перемен даже я…
Теперь нового гостя заметили, к нему дружно обернулись… и охнули хором. Вервр демонстративно прочесал волосы назад, убирая от лица. И улыбнулся, огорчаясь обычности своих зубов.
— Леший, — выдохнули особо умные из дальнего угла.
— Вы и есть тот самый… пама? — обрадовался кривоватый человек. — А я зовусь Голос. Сразу видно, вы человек достойный. Будьте добры, не сочтите за труд спасти здешнего старосту. Он от забав вашей Аны вот-вот полезет в петлю. Он бы ещё в ночь полез, но я втолковал ему, что девочка шутит, серебро ей не требуется. Я прав? Она славная. Только такая, знаете… вольная.
— Воля! — кивнула Ана, снова выбросив на костях непобедимое в игре и почти невозможное «троецарствие».
— Я говорил ещё и про ответственность, — тихо напомнил вервр.
— Велел: прилепись, — надула губы Ана, всполошилась и смахнула кости на пол, подальше. Вцепилась в кружку с морсом. — Я вот… я леплюсь. Вот. И вот. И вот.
Она собрала ближе все кружки, покосилась на монеты и смущённо вздохнула. Тронула пальчиком ближнюю.
— Подарок. Новый. Тебе.
— Не ругайте её, — вступился Голос. — Она добрая, только сразу такого наворотила, что теперь не знает, как бы сбежать. А я взял с неё слово, что не побежит. А староста сам виноват, пьян был вусмерть и хвастался. Ну и мы хороши, стали жаловаться и отвлеклись… Вы не встречали молодую женщину? Мы разыскиваем её пятый день, всё без толку. Темноволосая, звать Чиа, она тихая и с людьми настороженная. Сиганула в лес, мы уж и звали, и искали…
В каждом слове Голоса звучала настоящая боль. Вервр удивился — надо же, душу человек вкладывает, переживает. Это не все умеют, даже для близких. И Шельма вздыхает солидарно, ему тоже тяжело. Хотя прежде выходки «честного вора», проклятого родней, были порой хуже деяний его знаменитой мамочки Белоручки. Кто дважды пробовал свести Алого Пэма прямо из конюшни? Кто на спор влез во дворец к канцлеру, устроил жуткий переполох и умыкнул породистого щенка? Кто пристегнул к единой цепи спящих на посту стражей и последним туда же, на общую сворку, добавил разъярённого кота?
ebooksa