Черная кровь,

— Как те старики, которых ты сегодня вечером бросил в этих джунглях? Которых сожгли заживо?

— Это не моя вина, — сказал Уодсон. Если он сумеет ее заговорить, может быть, ему удастся добраться до черной коробочки, которую она, сев за руль, зажала между ног. — Это были добровольцы. Они сами вызвались искупить столетия белой эксплуатации.

Ингрид аккуратно сняла перчатки, в которых вела машину. Казалось, она не спешит выйти наружу, а словно бы ждет какого-то сигнала. Уодсон передвинулся на краешек сиденья. Если схватить ее за горло, то она, наверное, вскинет руки и попытается вырваться. Тогда свободной рукой он сможет дотянуться до черной коробочки у нее между ногами. Надо только быть осторожным. Очень осторожным.

— Это были бедные старые люди, и они не знали, на что идут, — сказала Ингрид. — Они поверили вранью, который вылили на них ты и мошенники вроде тебя. Ты обязан был защитить их.

— Не моя работа — защищать их. Правительство не дало достаточно денег, чтобы защищать их. Правительство опять обмануло черного человека, а теперь пытается обвинить черных в этом несчастье. О, когда это кончится, этот гнет и эксплуатация? — простонал он.

— Сильные обязаны защищать слабых, — возразила Ингрид. — В прежние времена, в колониях западных стран, это называлось бременем белого человека. А теперь, в этих джунглях... — Она замолчала и обернулась к нему. — А теперь это стало бременем дикого кабана.

Уодсон сидел уже на самом краешке сиденья, и тут Ингрид посмотрела ему прямо в лицо и широко улыбнулась, обнажив великолепные жемчужные зубы.

— Еще дюйм в мою сторону, шоколадка, и всю оставшуюся жизнь ты будешь петь сопрано, — нежно проворковала она.

Преподобный Уодсон снова забился в угол сиденья.

— И все-таки мне это место не нравится, — повторил он.

— Если на нас нападут грабители, прочтешь им свою дежурную проповедь о том, что все люди — братья. Это должно пробудить их совесть. Если у них таковая имеется.

Похоже, она вполне успокоилась, решив, что Уодсон отказался от своих агрессивных планов, снова отвернулась от него и принялась всматриваться в темноту сквозь лобовое стекло. Но чтобы он не забывался, она легонько прикоснулась к красному рычажку на черной коробочке.

— Ладно, ладно, — поспешно сказал Уодсон и, когда она немного ослабила давление, шумно вздохнул с облегчением.

Боль была вполне терпимая, но чувствовалась все время. Уодсон не слишком-то доверял Ингрид и боялся, что ей снова придет в голову дернуть рычажок. Поэтому он сидел смирно. Очень смирно. Ничего, его день настанет!

Придет день, и она будет в его руках, и у нее не будет этой черной коробочки, а у него будет пистолет, и он исполнит свой номер, а когда кончит, отдаст ее на забаву Саксонским Лордам, и они покажут ей, как вставать на пути у черного мужчины, как оскорблять его, как унижать его достоинство...

Кто-то шел по улице в их сторону. Трое мужчин. Все — чернокожие. Чернокожие молодые люди в небрежно нахлобученных шляпах, в туфлях на платформе и в брюках в обтяжку. Это что — те, кого она ждет?

В десяти футах от машины черная троица остановилась, уставившись в ветровое стекло. Видно было плохо, и один из них наклонился пониже. Увидев светлые волосы Ингрид, он показал на нее остальным. Те двое тоже наклонились, всматриваясь. Они улыбнулись, и улыбки блеснули яркими солнечными лучами на их лицах цвета полуночи. Парни подтянули брюки и вразвалочку подошли к самой машине.

Уходите, подумал преподобный Уодсон. Уходите, ради Бога, вас только не хватало! Но промолчал.

Самый высокий из троих, на вид лет восемнадцати, постучал в окошко возле левого уха Ингрид.

Она холодно взглянула в его сторону, потом приоткрыла окно.