Был произведен расчет сил и составлен план действий. Закончили с этим к концу рабочего дня. Аверину почему-то стало грустно. У него возникло чувство — в который уже раз, — будто ложкой черпаешь Черное море. Добываешь информацию, реализовываешь, отправляешь преступников в кутузку. А лиходеев не убавляется, только все больше и больше. Конца и края не видать.
Вечером он сидел с Егорычем на своей кухне. На того напала очередная политическая лихорадка. Он бредил демонстрациями, митингами и картинами освободительного движения.
— Покажут вам движение, — поморщился Аверин. — Сейчас в стране хоть какое-то равновесие. Представляешь, если в России все взорвется к чертям собачьим.
— Взорвется, но потом что-то опять создастся. Перспектива. А то, что сейчас, — это тупик. Это неторопливая гибель.
— С тобой дискуссии о политике вести, — Аверин махнул рукой. — По стопке коньячку?
— Давай. Выпили.
— А все-таки наш главный пахан всея Руси нам что-то устроит, — сказал Егорыч.
— Это ты о президенте?
— О нем родимом. — Егорыч опрокинул стопку коньяка, закусил соленым огурцом и крякнул. — У них пути назад нет. Им там, супостатам, виселица за все сотворенное. Они будут биться.
— Чего ты несешь?
— Точно… Кровь прольется. Мне на себя плевать, мне жить в таком дерьме глубоко противно и неинтересно. Только вот хочется взглянуть, как и чем все закончится.
Затренькал телефон.
— Полпервого. Кому не спится? — Аверин нахмурился.
Звонила Маргарита.
— Слава?
— Он самый, Маргарита…
— Я… Ну, в общем, извини. Я себя веду как дура… Знай, ты мне очень дорог.
Все шло по десятому кругу. Аверин уже слышал от нее нечто подобное. Каждое очередное охлаждение отношений заканчивалось ее самобичеванием.
— Ты серьезно?
— Да… Ты злишься и считаешь меня дурой.