— Это ничего не даст, Нина Николаевна, — Аверину стало Жаль эту женщину, всю жизнь отдавшую борьбе с преступностью. — Они раздавят вас.
— Пусть…
Между тем события шли по налаженной колее. Через несколько дней Шкляру дали заключение, что он болен шизофренией, не способен отдавать отчет своим действиям и руководить ими. Следовательно, данные им показания — продукт воспаленного воображения. Все, Шкляр больше никого не интересовал. Через пару месяцев по приговору суда его отправят в психбольницу специального типа, где он будет жить под присмотром. Опасности он больше не представляет. Может, через несколько лет он выйдет оттуда и примется за старое.
Самохин на следующий день после отставки отправился в Европу — преподавать экономику в каком-то университете. Русский реформатор будет учить уму-разуму студентов. Конечно, таких денег, чтобы платить киллерам по три сотни тысяч долларов, он там не заработает. Но вряд ли его потомки даже в десятом поколении будут нуждаться в средствах к существованию после того, как он проработал пару лет на высшей должности. Власть и деньги в России — близнецы.
Интересно, что после отъезда Самохина интерес у администрации президента к раскрытию убийства Квадраташвили моментально испарился.
Пришла опять зима. Не трескучая, а какая-то вяло расхлябанная, как и все вокруг. Под ногами хлюпал снег с водой, на Москву накинулся грипп: для него такая погода — подарок судьбы. Шел декабрь 1994 года.
Аверин взял неделю от отпуска и отправился в Питер к своему дяде — единственному оставшемуся родственнику. Годы не сказывались на нем. Он оставался таким же подтянутым, скорым в движениях и словах. Таким же энтузиастом. Он занимался тем, чем и остальное население, — борьбой за выживание. Только заботило его не столько его личное материальное благополучие, а существование его детища — борцовской школы, вырастившей немало чемпионов.
— Знаешь, подбивал итоги, за все годы из моих учеников только трое пошли в преступный мир. И те с самого начала были с гнильцой, — сказал он вечером, когда сидели на кухне и пили особый чай, приготовлением которого так славился тренер.
— Правильно, — кивнул Аверин. Запах чая был изумительный. Он будоражил и поднимал из глубины души оттенки каких-то воспоминаний. С дядей на кухне чувствовалось хорошо, спокойно. Как встарь. — Потому что ты, дядя Сережа, учил их не ломать друг друга на матах. А учил жить. Показывал, что такое добро и что такое зло.
— Ну, ты из меня Макаренко не делай, — хмыкнул дядя Сережа. — Просто хотелось донести до вас то, что сам знаю… И из ребят получался толк… А ты — моя гордость. Из тебя-то толк вышел.
— Ну правильно, майор МВД, — криво улыбнулся Аверин. — Но только перешел кому-то дорогу — и нет майора. Без погон и работы.
— Неприятности?
— Есть немного.
— Крупные?
— Не столько крупные, сколько отвратные. В очередной раз как цуциков ткнули носом в лужу и сказали — нельзя, не ваше дело… И что теперь?
— Не знаю ситуации.
— И лучше не знать.
— Отступи.
— Как?
— На время. Боец должен уметь отступить, но ни в коем случае не согнуться. И ждать, когда настанет час. Делать все, чтобы приблизить его.