Инга впервые искренне обрадовалась Брюсу. Он напоследок махнул кружевным батистовым платком, заговорщически подмигнул и прыгающей походкой удалился. Его расшитый золотом камзол долго виднелся в сумраке вечности.
Инга вернулась за ломберный стол. Лимон продолжал спать как ни в чем не бывало. Она сама зажгла свечи и с удвоенной энергией окунулась в пасьянс. Ее мысли крутились вокруг короля треф. Если к нему приблизится десятка пик — это будет означать брачную постель с бубновой девкой. Инга лихорадочно перекладывает карты. Но бубновая масть королевы яростно защищается. Тут же маячит трефовая десанта, выражающая интерес трефового короля. Абсолютно ясно, что они заодно с бубновой дамой. Подтверждение тому — четверка червей накрывает десятку треф и оказывается рядом с королем. Теперь никакие Ингины старания не позволят пикам приблизиться к королю треф. От гнева Инги его спасает бубна. Он накрывает денежную карту — девятку бубен — и прикрывается бубновой четверкой. В его ногах лежит преданная стерва значит, сотни тысяч долларов, которые Инга уже перевела в мальтийские банки, достанутся другой?
Из глубокой задумчивости ее вывел громкий крик Ганса. Пришло время отбросить пасьянс. Инга оставила раскладку несобранной. Этот пасьянс сведен будет не скоро. Сняла с себя черное с серебряными кистями пончо и подошла к лежащему Лимону. Он проснулся от кукареканья Ганса и щурился, глядя на Ингу.
Она спокойно взяла острый стальной кинжал, лежавший на сервировочном столике, и молча разрезала на себе зеленую комбинацию. Ее полная грудь налилась безумным желанием. Кровь из-под тонкой кожи рвалась на свободу. Инга медленно провела стальным лезвием чуть выше левого соска. Из-под ножа заструились маленькие красные змейки. Она сделала еще несколько надрезов на грудях и между ними.
Потом стала наносить редкие короткие удары по животу, постепенно перемещаясь к ногам. Все ее тело кровоточило, пульсировало, передергивалось от боли. Лимон, поначалу флегматично наблюдавший привычную картину, при виде крови, рисующей на обнаженном теле Инги причудливые узоры, рванулся к ней, нисколько не страшась мечущегося в женских руках клинка. Не раздумывая, Инга вонзила острие ему в плечо. Лимон ударил Ингу наотмашь. Она отлетела к камину и упала в кресло. Но, нащупав на полу чугунные щипцы для углей, снова бросилась на Лимона. На этот раз Лимон увернулся и выкрутил ее руку с щипцами за спину. В ответ она больно лягнула его в пах. Он скорчился и получил удар босой ногой в лицо. Но и у Инги хрустнули косточки ее изысканных пальцев. Взвыв от боли, она запрыгала на одной ноге. Лимон перевел дыхание и двинулся на Ингу. Забыв про боль, она отбежала к камину и швырнула навстречу ему каминные часы из цельного куска малахита. Не попав в цель, они разбились о стену. Инга побежала дальше. Лимон, истекая кровью, бьющей ключом из плеча, бросился за ней, отшвыривая попадающиеся на пути венские стулья, инкрустированные скамеечки, хрустальные светильники и китайские напольные вазы. Последствия ударов его ног разлетались по всей комнате. Инга успела добежать до ломберного стола и вооружиться канделябром.
Изловчившись, она ударила им Лимона по голове. Горящие свечи посыпались на пол.
Визжа от ужаса, Инга заскочила за ширму. Лимон одной рукой отбросил ломберный стол. Горящие светильники упали, и по ковру побежали огненные сполохи. Карты, разложенные Ингой, остались невредимо лежать на сукне, точно приклеенные. Лимон поднял над головой легкую китайскую ширму и принялся лупить ею катающуюся по кровати Ингу.
— Нет! Нет! Нет! — кричала она, раскидывая подушки.
Лимон отбросил ширму. Рванул вниз джинсы. Порвал зиппер. Задрал Ингины ноги ей за голову и повалился всем телом на нее. Кровать трещала под ними, как корабль, попавший в девятибалльный шторм. Из нее неслись истошные крики Инги.
Игнатий с самого начала потасовки забрался по шторе на широкий деревянный карниз и, удобно устроившись на нем, наблюдал сверху за происходящим. Он радовался за хозяйку. Ганс возмущенно кудахтал и взмахами крыльев тушил языки пламени, гуляющие по ковру…
Федор Иванович Хромой сидел в валенках, телогрейке и шапке-ушанке на своем балконе, дыша морозным бодрящим воздухом. Для разнообразия он рассматривал в оптический прицел катающуюся на льду Патриарших прудов ребятню.
На седьмом десятке жизни почтенный московский уголовный авторитет стал сентиментальным. Отошел от дел. Чтобы не впутаться ненароком в какую-нибудь историю вообще старался не выходить из собственной квартиры. Вместо этого ежедневно в течение часа гулял по балкону — семь шагов от края до края. Места маловато для прогулок, но Федор Иванович умел ценить любое свободное пространство. В некоторых камерах, которые ему в силу специфики деятельности пришлось посетить, и этого зачастую не бывало. После променажа шел в теплую комнату и, сидя перед телевизором, пил чай из самовара с медом и пирогами.
Очень интересовался политикой. Ругался прямо в телевизор. Не матерно, но громко. Разговаривал с телевизором, как с недоделанным собеседником. Жаловался ему на отсутствие порядка и дисциплины. Посмеивался над дикторшами, критиковал их наряды. Так, мирно, изо дня в день, текли короткие зимние сумерки Федора Ивановича. По воскресеньям ходил в божий храм. Молитв не знал, но попа слушал с удовольствием. Потому что считал положительным человеком. Пенсию по старости не получал. И не претендовал. Ему хватало. Все-таки полжизни, хоть и с перерывами, потрудился не зря. Всем стариковским бытом Федора Ивановича заведовала женщина.
То есть периодически женщины менялись — одни умирали, другие выходили замуж.
Федор Иванович никогда не звал их по имени-отчеству, а всегда уважительно — женщина. Недавно возле храма присмотрел новенькую. Богобоязненная, аккуратная, чистая. Готовит не жирно, но с разнообразием. В основном борщ. Потому что хохлушка. Из Казахстана. В комнату к себе Федор Иванович ни одну из них не пускал. Сам убирался. Знал, что где положено, то там и лежит. Раз в месяц зажигал хрустальную люстру, ставил на стол остатки немецкого сервиза, доставал тяжелые, почерневшие от времени серебряные ножи и вилки. Надевал чистую белую рубашку, поверх — атласный стеганый барский халат и ждал девицу от Юрика.
Нельзя сказать, чтобы уж очень в них нуждался. Скорее было безотчетное желание ничего не менять в жизни. Радовался девицам больше глазами и руками. Особенно после того, как узнал про СПИД. С презервативами у него не получалось. Да и без презерватива тоже. Тем не менее девицы уходили довольные. Федор Иванович ценил услуги. Жизнью своей, вернее — ее итогом, он был вполне доволен. Лишь изредка ему казалось, что стоит напоследок тряхнуть стариной и сорвать банк. Уж больно хорошее время наступило для таких дел. Но пуще всего Федор Иванович опасался случайностей, или, как он выражался, «ханыгу-случая», не однажды сыгравшего с ним плохую шутку. Поэтому из чувства самосохранения не выходил попусту на улицу.
Предложение явилось само. В образе перебинтованного Юрика со следами швов на лысине и рукой в гипсе. Федор Иванович досадливо проводил гостя на кухню. Сам остался в валенках и телогрейке, подчеркивая этим, что не расположен к длительному разговору. Юрик сделал вид, будто не заметил намека.
Он был крайне возбужден: глаза бегали, и говорил почему-то шепотом:
— Я к тебе сразу из Склифа… Чуть меня не потеряли. Страшно вспомнить. Какие времена! До чего дожили! Я ведь — человек нормальный. Ты, Хромой, всю жизнь из людей деньги вытряхивал. А я? Всегда сам отдавал. Вспомни — как откинешься, прямиком ко мне. Девочки, условия… Однажды три месяца жил у меня на всем готовом. И на дорогу взял…
— Короче, — оборвал воспоминания Федор Иванович, — говори, какого хрена пожаловал. Я от делишек отошел. Веду жизнь тихую. Деньги от тебя не требуются.
ebooksa