— Что «но»? — Опер навис над стариком, словно знаменитый утес над Волгой. — Какой «но»?
Владимир Николаевич так волновался, что последняя его фраза прозвучала почти по-азербайджански, и Барон едва не фыркнул. Но старик своими эмоциями умел управлять хорошо, поэтому проглотил смешок и ответил абсолютно серьезно:
— Но нет у меня картины… Вот в чем беда-то… Может, на какой другой сторгуемся, а, начальник?…
Несколько секунд казалось, что Колбасова должен хватить удар, у него даже пена появилась в уголках губ, а когда опер наконец заговорил, речь его была абсолютно бессвязной:
— Ну ты… Я… Пердун ты старый! Ты охуел вконец!! Как нет?! Ты же сам сказал… только что… Я ж тебе… даже пиво!! И слово офицера! А ты?! Как сволочь последняя…
— Вы бы меня не сволочили, начальник, — спокойно ответил Юрий Александрович. — Я ведь вам в отцы гожусь, если не в дедушки…
— С-слушай, ты… д-дедушка хуев, — заикаясь, угрожающе забормотал Владимир Николаевич, но старик неожиданно его перебил:
— И обижаетесь вы на меня напрасно… Обижаться вообще ни на кого не надо…
«Потому что обиженных[35] — ебут, дорогой мой», — мысленно закончил Барон фразу.
Произносить вслух последнюю сентенцию он не стал, чтобы не вышло явного перебора. Опер и так уже спекся…
Колбасов вдруг громко икнул — икота вообще частенько нападает на человека некстати, на нервной почве. А на Владимира Николаевича навалился настоящий приступ — пришлось ему достать из куртки вторую банку пива и медленно выпить ее мелкими глотками под сочувственно-ироническим взглядом проклятого старика. Слава Богу, нутряное сотрясение организма все-таки улеглось, и Колбасов, отдуваясь, как после пробежки, опустился на стул напротив Юрия Александровича.
— Михеев… Ну чего ты хочешь? А? Какие у тебя условия?
Прогресс в переговорном процессе был, что называется, налицо: совсем недавно еще Владимир Николаевич лишь выдвигал свои условия, а теперь начал интересоваться пожеланиями старика… И Барон не преминул этим воспользоваться:
— Чего я хочу? Поверить вам хочу, начальник… А это сложно, потому что до сих пор на всем протяжении нашего знакомства, согласитесь, вы особых оснований для доверия мне не дали… Разве нет? У нас же без протокола разговор, так? Ну тогда вы ведь не станете отрицать, что все эти ваши кренделя с валютой и патронами — не самое хорошее начало для сотрудничества и взаимопомощи… Трудно верить человеку после такого…
— И чего ты хочешь? — спросил опер, перед которым вновь забрезжила надежда, что старик не станет уходить в глухой отказник, Юрий Александрович откашлялся и помассировал левой рукой грудь.
— Если я тут загнусь, начальник, вам от этого никакой радости не будет, так?
— Ну допустим, — осторожно кивнул Колбасов. — И что из этого? На Южный берег Крыма прикажешь тебя отправить?
— Нет, зачем же, — пожал плечами вор. — Крым — это хорошо, конечно, но исходить надо из возможного… Я думаю, что в больничку меня перевести вам по силам будет? Мне немного в себя прийти надо, а то мысли путаются, память ослабела… Забываю все подряд… Вы вот меня о каких-то вещах спрашиваете, а я то помню что-то, то забываю напрочь… И рад бы, что называется, помочь, да здоровье подводит… Убежать из больнички-то тюремной я все равно не смогу… А? Что скажете, начальник? Владимир Николаевич помолчал немного и покачал головой:
— Обещать не могу, но подумать можно… Посоветоваться надо, возможности прикинуть…
— Какие возможности? — удивился Барон. — Вы абсолютно больного старика помещаете в тюремную больницу… Даже правила обходить никакие не надо…