— Владимир Николаевич, а вы можете как-то откомментировать нынешнюю посадку Михеева? Он сказал мне, что по этому поводу вы лучше него все расскажете.
Серегин остановился, быстро вынул из кармана куртки диктофон и, поставив его на запись, сунул Колбасову под нос. Оперативник посмотрел на машинку, как кролик на удава, и, запинаясь, начал «комментировать»:
— Ну, значит, Барон, то есть Михеев, он неоднократно судим и не имеет ленинградской прописки… Он оказался замешанным в одну валютную махинацию. И следователь, это самое, значит, принял решение избрать меру пресечения — содержание под стражей до выяснения всех обстоятельств дела… Вполне возможно, что скоро Михеева придется выпускать, потому что, как всегда в ситуациях с такими, как он, свидетели вдруг начинают отказываться от ранее данных показаний, путаться… К сожалению, наша правоохранительная система, значит, бывает порой слишком гуманна к таким, как этот Барон…
Журналист нажал на кнопку, останавливая диктофон, и Колбасов, переведя дух, сказал уже более естественным тоном:
— Вы, Андрей Викторович, не очень-то верьте всему, что вам этот старик наговорил, он гнида редкостная и далеко не так прост, как кажется. У нас есть оперативные данные — я вам это доверительно говорю, не для разглашения, — что за этим милым дедушкой и грабежи, и мокруха, и много другого разного… Мы из-под него две бригады отморозков посадили, это вам так, для сведения… А то любят такие, как Барон, овечками невинными прикидываться… Ворами в законе просто так не становятся… Серегин пристально посмотрел на опера и покивал:
— Я понимаю… Спасибо вам, Владимир Николаевич, и за дополнительную информацию, и за саму возможность поговорить с таким необычным человеком… Разговаривая, они подошли к КПП, и газетчик протянул милиционеру руку:
— Значит, до послезавтра?
— До послезавтра…
Подполковника Ващанова в подробном докладе Колбасова о встрече Серегина с Бароном насторожили два момента — упоминание Михеева о своей жене и намек старого вора на широкомасштабные хищения из Эрмитажа. Геннадий Петрович даже попросил воспроизвести по этим пунктам речь Барона дословно, что Колбасов и сделал, сверяясь со своим блокнотиком. По словам опера выходило, что некая искусствовед Ирина некогда была супругой Михеева и он очень ее любил, однако она умерла… Между тем согласно имевшейся у Ващанова информации вор никогда не был женат (да вору и не положено иметь семью!), а среди его устойчивых связей никакой искусствоведши Ирины не числилось.
Колбасов, правда, с большой долей уверенности предположил, что Барон просто лечил[42] Серегина: известно, что уголовники часто врут про свои головокружительные романы с самыми красивыми и известными женщинами, чтобы придать себе значительности и романтического ореола. Но бывает, что и не врут: Ващанов, например, совершенно точно знал, что московский вор Рудик Шанхайчик не просто сожительствовал периодически с одной всесоюзно известной эстрадной певицей, но и время от времени проигрывал ее на время в карты своим корешам, звезда же воспринимала это как должное и только повторяла: «Есть, мой генерал!» Тема с махинациями в Эрмитаже встревожила Геннадия Петровича еще больше, и это, кстати, не ускользнуло от Колбасова, который все-таки был не новичком в розыске и умел состыковывать разрозненную информацию в мозаику. Опер начал подозревать, что в деле с якобы копией «Эгины» вовсе не так все просто, как изложил ему с самого начала подполковник… Однако Владимир Николаевич благоразумно укрыл сомнения в тайниках своей не очень чистой души, а Ващанову уверенно доложил, что про Эрмитаж вор лишь заикнулся, а когда журналист насел на него с расспросами, резко отказался продолжать эту тему. Геннадий Петрович сделал в своей записной книжке несколько пометок и надолго задумался, не обращая внимания на сидевшего у его стола Колбасова.
Изначально вся спланированная Ващановым операция строилась на такой посылке: Барон полагает, что взял с квартиры Монахова не оригинал «Эгины», а копию, и поэтому особо цепляться за холст не будет… Так вроде бы считал Антибиотик… А теперь старик вдруг намекает в разговоре с журналистом (которого сам, между прочим, себе вытребовал), что в Эрмитаже практикуется такой вид хищения, как замена оригиналов на копии… Может быть, Барон предполагал, что его слушают, и специально давал понять тем, кто его колет на «Эгину», что знает больше? А зачем это ему? Поторговаться хочет?
Ответов на эти вопросы не было, и Ващанов решил не торопиться с выводами, тем более что до развязки оставалась всего пара дней… Геннадий Петрович попросил Колбасова изменить схему контролирования второй встречи Барона с Серегиным: во время вычитки материала опер не только должен был слушать разговор собеседников из соседнего кабинета, но и неожиданно заглядывать к ним — мало ли, вдруг Барон попросит журналиста записку какую-нибудь на волю передать… Владимир Николаевич предложил по-простому обыскать Серегина после встречи с вором, но этот вариант Ващанов сразу забраковал — слишком стремно: если у корреспондента ничего не будет обнаружено, вой может подняться в прессе такой, что только держись… Да и вообще, попытавшись еще раз оценить ситуацию как бы со стороны, подполковник понял, что он, возможно, просто дует на не очень горячую воду… Последние недели были очень напряженными, вот и подводят нервы, всюду подвохи мерещатся… Тем не менее Колбасов был тщательно и подробно проинструктирован, а чувство тревоги не уходило. Однако с Виктором Палычем Ващанов решил не делиться пока своими сомнениями…
Через день Андрей Серегин, как и обещал, подошел к КПП спецбольницы ровно в одиннадцать утра — Колбасов его уже ждал, и дежурный беспрекословно пропустил обоих на территорию режимного учреждения. Владимир Николаевич, прежде чем вызвать во врачебный кабинет Барона, попросил разрешения самому пробежать глазами подготовленную журналистом статью. Серегин не возражал и отнесся к просьбе абсолютно спокойно, если не сказать — равнодушно.
Материал был интересным, газетчик умудрился, практически не изменив стиля старика, скомпоновать статью так, что она действительно выглядела «мини-мемуаром» и читалась очень легко. В самом конце Колбасов обнаружил свой собственный короткий «комментарий» — практически дословный, Серегин лишь убрал бесконечные «значит» и «это самое», но опер даже не заметил, что его речь подчистили и избавили от слов-паразитов… Представив, что через день его фамилия появится в газете, Владимир Николаевич помимо собственной воли пришел в чрезвычайно благодушное настроение, а на Серегина начал посматривать даже чуть заискивающе… Колбасову казалось, что все складывается просто замечательно — и старик должен картину сдать, и в газете про умного опера, посадившего (пусть и ненадолго) самого Барона, напишут! Мелочь, а все-таки приятно… Опер весь прямо лучился радостью, которая резко контрастировала с угрюмым настроением доставленного во врачебный кабинет Михеева. Старик выглядел плохо, казалось, что за прошедшие два дня он не просто постарел на несколько лет, а успел умереть — и встать из могилы…
— Саныч! — Колбасов едва не бросился обнимать вора. — Ты чего такой скучный?! Тут товарищ Серегин о тебе такую статью отгрохал — зачитаешься! Даже меня заинтересовало, я и не знал, что у тебя столько приключений в жизни было!
— Пустое, — устало махнул рукой Юрий Александрович и вытер рукавом пижамы испарину со лба.
Последние двое суток старик практически не спал и не мог ничего есть, его мучили приступы кашля, к которым добавились нервные переживания. Барон решился все-таки довериться Серегину и до той минуты, пока не увидел его снова, просил Бога только об одном — чтобы эта решающая вторая встреча не сорвалась…
Газетчик поздоровался и протянул Юрию Александровичу стопку машинописных страниц. Старик сел на стул, водрузил на переносицу очки и начал читать.
Колбасов уходить из кабинета не торопился, он, не зная, чем себя занять, вынул сигарету из пачки и закурил… Барон кашлянул несколько раз в кулак и раздраженно поднял на опера глаза:
— Вы бы покурили на лестнице или в коридоре, начальник… У меня, видать, обострение началось, и так-то задыхаюсь, а тут дым еще… Двое суток не сплю из-за кашля…
ebooksa