— От верблюда. Классная штука, скажи?
— Ты что его, из тира, где тренировалась, заныкала?
— Вот еще… Мне его подарили.
— Кто?
— Давно. Константин Петрович Фадеев. Он в нашем детдоме дворником-сторожем работал. У него еще протез был вместо ноги, деревяшка. Он как раз стрелковый кружок и вел.
— Ему что, разрешили?
— А кому какое дело? Там, кстати, одни ребята были, только я — пацанка. Я у него в сторожке подолгу сидела, а когда он заболел — ухаживала. Насть… долгая это история. Просто как баба Вера меня к себе решила взять, дядя Костя мне «марголин» и подарил. На память. Он умер потом через неделю. Совсем уже старенький был.
— От чего умер-то?
— Наверное, как все. Жить устал.
— А чего ты раньше не говорила, что у тебя пистолет есть?
— А зачем кому говорить? Чтобы отобрали?
— Даже мне?
— Насть… Это теперь я тебя знаю, а как приехала… Ну тетка, ну добрая… А чего бы ей доброй не быть, когда муж тароватый, дом полная чаша и вообще во всем — ажур. В смысле — алее. Так что… Так что лежал он себе, в тряпочку промасленную завернутый, в чулане. Иногда я его доставала, когда баб Веры не было, чистила… И вообще — он красивый. Ты знаешь, этот Марголин, конструктор, он почти слепой был, эту машинку лепил, считай, на ощупь, из глины…
— Нет, Алька, — задумчиво произнесла Настя. — Ты не увлечена стрельбой, ты… Ты относишься к оружию как к другу. Давнему.
— Насть, сама не знаю. Не помню. Как и все мое детство не помню. У меня из детства только мишка и оставался. А теперь вот и его нет. Только порой картинки какие-то… Знаешь, наверное, совсем раннее воспоминание, младенческое: лежу в колыбельке, питаюсь и… гильзами играю, на веревочке. Как погремушками.
— Может, ты — дитя войны?
— А разве тогда была война? В восьмидесятом.
— Война всегда.
— А жаль.
— Еще как жаль.