Игнорируя его, Савелов продолжает:
— Но, товарищ майор, как старшие, мы отвечаем перед командованием за... за сохранность группы.
— А перед тем, что здесь? — Сарматов показывает на грудь.
— Нравственно-эмоциональные сентенции к делу не пришиваются! — сухо парирует Савелов.
Бурлак бьет себя по коленям:
— Командир, вспомнил я, чем песня кончается!
— Песня?.. Какая песня? — не сразу врубается Сарматов. Потом понимает, что речь идет о той, недопетой на минном поле песне. — А ну!..
В дождях холодных нас скроет осень, В объятиях крепких сожмет Гулаг, Статья суровая — полтинник восемь, Клеймо навек — народа враг!..
Прервав пение, Бурлак хватает Савелова за плечо, выдыхает ему в лицо: — Уже и дело сшил, сука!.. Думаешь, военный прокурор не поймет, что мы тут не по паркету шаркаем, а войну пашем?!
— Тише на поворотах. Бурлак! — отстраняется от него тот. — И кстати. Я ни словом не упоминал здесь военного прокурора!
— А я научился понимать не то, что упоминают, а что хотят упомянуть! — Сплюнув, Бурлак отходит в сторону.
Алан панибратски бьет Савелова по плечу и, улыбаясь, говорит:
— Не нервничай, дорогой! Рожденный умереть от геморроя не отдаст концы на телке...
— Убери руки, старлей! — срывается на крик. Савелов и отталкивает Алана в сторону.
— Ну зачем так, дорогой? — не отстает Алан. — Если гора не хочет идти к Магомеду — на хрен такой гора!..
— Какой Магомед? Какая гора? — взрывается Савелов. — Вы что, все здесь с ума посходили?
— Почему посходили? Вот тот гора! — Алан показывает на хребет, тронутый первыми лучами солнца. — Если есть гора, дорогой, Магомед всегда найдется.
— Ты к чему это, старлей? — немного успокоившись, спрашивает Савелов.
— К дождю, дорогой. А может, к большому восхождению.
— Пошли вы!.. С Магомедами, горами и дождями!.. Нашли лоха!.. Обожжетесь, крутые ребята!.. — вновь начинает нервничать капитан.