Глава 35
— Товарищ капитан! Стае! Слышите?! Замок!
Селезнев с трудом разогнулся. Последние полчаса — а может, и больше — он двигался уже совершенно автоматически. От одуряющего холода он уже почти совсем забыл и кто он, и где он, и зачем он раз за разом приседает и делает наклоны. Он просто помнил, что так надо, и действовал, как заведенный механизм. Слова мичмана не сразу дошли до затуманенного сознания каплея, но они все же немного всколыхнули его.
«Замок? Какой еще замок?», — вяло подумал он, в очередной раз наклоняясь.
— Товарищ капитан! Вы что, не слышите?! Идемте к двери! — из всех троих посаженных в холодильную камеру пограничников только мичман Леха Калинин еще оставался в более-менее нормальном состоянии, хотя и у него от холода уже чернело перед глазами и накатывала апатия. Но сейчас, услыхав железный лязг замка, он воспрял духом — появлялся хоть и призрачный, но все же шанс. Если, конечно, он сумеет расшевелить товарищей — в одиночку ему ловить явно нечего.
Калинин что было сил тряхнул за плечо своего командира:
— Японцы идут!
Слово «японцы» вывело Селезнева из ступора. Он все понял и медленно двинулся на звук, туда, где спустя считанные секунды должна была открыться дверь. А через какое-то мгновенье за ним последовал и Стае Кожевников — мичману удалось и его привести в себя.
— Не кидаться сразу, как откроют, — прошептал Калинин, становясь плечом к плечу с Селезневым. — Нужно дать им дверь пошире распахнуть. Они нас сразу не разглядят — ведь идут-то со света в темноту.
Селезнев ничего не ответил — губы и язык у него онемели и не слушались, но про себя согласился с мичманом. В камере повисло напряженное молчание — русские были готовы кинуться в бой.
Раздался скрип, и в темноте возникла вертикальная светлая полоска, тут же расширившаяся до размеров нормального дверного проема.
«Ну, давайте, гады!» — яростно подумал Селезнев, перенося вес тела на левую ногу. Выделившийся адреналин помог ему почти полностью справиться с переохлаждением.
Но японцы не были дураками. Предусмотреть то, что доведенные до отчаяния пленники уже не побоятся автоматов, было совсем несложно. Прошла секунда, другая, и ничего не происходило. В дверь никто не входил.
«Суки!» — с бессильной ненавистью подумал Селезнев и хриплым, отчаянным голосом взревел:
— Вперед, Морфлот! — и первым рванулся наружу.
Японцев за дверью было восемь человек. Четверо из них стояли полукругом, с автоматами на изготовку, а еще четверо, безоружные, — попарно с каждой стороны от двери. Когда пограничник с заиндевевшими волосами и отчаянными глазами выскочил за дверь, один из безоружных поставил ему прозаическую подножку.
Селезнев полетел со всего размаху, впечатался в стальной пол грудью, да так, что несколько секунд не мог вдохнуть. На спине у него тут же оказался один из японцев. Он умело завел руки пограничника за спину.
Селезнев рванулся, и ему почти удалось сбросить азиата — все же он был намного сильнее. Но сказалось заточение в холодной камере, в момент, когда надо было разворачиваться и брать врага за глотку, онемевшая рука подвела его и разогнулась. А уже через секунду на пограничника навалился второй японец. Вместе они прижали Селезнева крепко — так, что и не рыпнешься.
Практически то же самое случилось с Кожевниковым, который выскочил из камеры сразу после Селезнева. А вот мичман Калинин сопротивлялся чуть дольше. Когда он вырвался из холодильника, оба ближайших к двери японца были уже заняты, а другие два не успели вовремя подскочить поближе и сбить с ног. Калинин бросился к автоматчикам. Он ни на что не надеялся, просто хотел умереть в бою, а не как баран на бойне. Но автоматчикам был дан приказ не оставлять на пленниках никаких следов насилия. Тот, на которого несся русский, скользнул в сторону, даже не пытаясь контратаковать. За него это сделали другие — ближайший из японцев, подскочив к Калинину сзади, ударил его ногой под коленку. Даже не столько ударил, сколько просто надавил. Мичман рухнул на пол, но сумел обернуть это падение себе на пользу.
Он перекатился и оказался в полушаге от еще одного автоматчика. И прежде чем не ожидавший этого японец успел что-нибудь предпринять, что было сил шарахнул его кулаком в грудь. Но это был его последний подвиг — мгновеньем позже тот, на кого он бросился первым, четко ударил его ребром ладони по шее прямо над ключицей. Перед глазами Калинина потемнело, и он потерял сознание.