— Давай сюда! — крикнул Комбат, но понял что только Виктор имеет шансы расслышать этот крик.
Тогда он просто махнул рукой и боевик, не теряя времени, соскочил на платформу. Он оказался таджиком с двумя сплошными рядами золотых коронок во рту.
— Надо передать машинисту — пусть тормозит.
Совсем одурел от страха.
— Сдаюсь, — беззвучно шевелил губами таджик.
Теперь никакие угрозы не смогли бы загнать его обратно на полыхающий, сыплющий искрами вагон. Жар опалял уже платформу, в заклинивших на полпути гофрированных листах отражалось сияние огненного вихря.
Казалось, они плавятся, текут.
— Лежать, руки за голову, — приказал Комбат и сплюнув в сердцах полез сам.
Он бежал по крыше, которая могла обрушиться под ногами. Справа и слева из каждого окна, словно из сопла ракеты, бил факел. Только ракета не уносилась ввысь, а летела низко над землей.
Гимнастерка тлела, кожа на лице спекалась, слезились глаза. Добравшись до противоположного конца крыши, он окунулся в поток благословенного холода — искры и жар относило назад.
Остальное было делом техники. Сбросив скорость машинист тепловоза сцепил руки за головой.
Рассвет застал Виктора сидящим на краю платформы. Он свесил ноги вниз и подставлял лицо первым солнечным лучам. Пассажирский вагон окончательно выгорел — над остовом в разных местах курился сизый дымок.
Комбат с таджиком осматривали обгорелые трупы.
У некоторых еще можно было распознать черты лица.
Другие почернели, усохли, как мумии, прикипели к полу.
— Вот он, начальник, — узнал, наконец, золотозубый. — Из Москвы прилетел, погрузка командовал.
— Фамилию не слыхал? — без особой надежды спросил Рублев.
— Извини, да — фамилия не знаю. Точно слыхал, что фэ-сэ-бэ.
— Еще были из «фэ-сэ-бэ» люди?
— Извини, да — больше никого не слыхал.