Атлантическая премьера

Стофутовый трап кончился, а колодец кончаться не собирался.

— Марсела! — позвал я в «токи-уоки», — ты меня слышишь?

Радио хрюкнуло и ответило:

— Ага!

— Я сейчас полезу дальше, трап кончился. Через каждые пять минут мигай фонариком.

Привязав трос к нижней петле трапа самым прочным из морских узлов, которые сохраняла моя память, я обнял трос ногами и стал не спеша скользить по нему вниз. Для страховки я обвязал нижний конец троса вокруг пояса. В крайнем случае, я мог повиснуть в этой петле, словно елочная игрушка, и, уперевшись ногами в стены, смог бы подняться до трапа.

Однако Бог миловал, и наконец я оказался на твердой почве. Обшарил стены. Сверху мигнул слабенький свет — Марсела была пунктуальна. Радио сказало:

— Ты скоро там? Мне страшно тут одной!

— Я только-только добрался до дна.

— Ну и как, там много золота?

— По-моему, его тут нет, никогда и не было, — ответил я, освещая фонариком нижнюю часть колодца. Дно его было засыпано гравием, но в самом низу, в боку колодца виднелся полукруглый, очень узкий лаз из тех, что спелеологи называют «шкуродерами». Я присел на корточки и заглянул в лаз, посветив вперед фонариком. Ничего хорошего этот лаз не обещал. Впереди он заметно сужался, к тому же сверху нависали очень острые и, как мне казалось, не слишком надежные камни. Если бы одному из них вздумалось опуститься мне на голову, я даже не успел бы ощутить, как мой череп вместе со шлемом и фонарем превращается в плоскую лепешку. Но это был бы еще лучший исход. Хуже получилось бы, если б камень прилег мне на спину, переломав позвоночник и ребра, но дав возможность сердцу еще немного потрепыхаться, а нервам — донести до мозга всю боль и весь ужас моего положения… Нет, лезть в эту дыру я не хотел.

Гравийное дно колодца было сырое, судя по всему, во время урагана сюда хлестал ливень. Но вряд ли здесь, на глубине в полтораста футов, вода так быстро успела высохнуть. Лило почти сутки, тут, пожалуй, должно было набраться несколько тонн дождевой воды. И куда же она делась? Я поскреб гравий и обнаружил, что на дне его совсем немного — слой дюймов пять, не больше, а дальше — монолитная коренная порода. Нет, вода ушла отсюда именно в боковую дыру… А раз так, то очень может быть, что откуда-то она вытекает на поверхность… Или, скажем, в океан…

Не знаю, то ли осознание того, что из дыры можно выйти наверх, то ли еще что-то укрепило мой дух, но я все-таки полез в дыру. Фонарь пришлось снять со шлема и держать в руке. Как выяснилось, ход был не прямой, а извилистый, и именно поэтому поначалу казался сужающимся. На самом деле, он почти на всем протяжении был примерно одного диаметра. Кое-где на стене можно было заметить следы ударов каким-то стальным орудием — то ли ломиком, то ли каким-то шахтерским орудием вроде тех, какими пользовались углекопы в начале века. Но мне уже было ясно, что и колодец, и подземный ход были пробиты водой, а люди только расширили их для своих надобностей.

Лаз, постепенно расширяясь, уводил меня все дальше от колодца. Все больше чувствовался уклон, я полз вниз головой по сырой, мелкообкатанной гальке. Впрочем, чем круче становился уклон, тем меньше было неровностей и отдельных камешков, а пол лаза ощущался все более гладким и скользким. Вполне могло оказаться, что где-нибудь уклон станет слишком крутым, я начну скользить по нему и долбанусь головой о что-нибудь достаточно крепкое. Однако вскоре я смог сесть — до того расширился ход, а впереди, как я убедился, посветив фонариком, можно было идти пригнувшись. Так я и сделал. Пройдя ярдов двадцать, я смог распрямиться. По полу журчал ручеек — вода сочилась из многочисленных трещин, и здесь вполне мог произойти обвал, чего мне, конечно, очень не хотелось. Здесь было нечто вроде естественного коллектора, многочисленные ручейки отовсюду сливались в один. Ручеек нес с собой песок и мелкие камешки, но лежали здесь и вполне объемистые булыжники. Наверно, когда сюда низвергался ливень, то по этой на первый взгляд безобидной трубе вряд ли можно было идти так спокойно. Скорее всего на конечный пункт, попади я в этот поток, прибыло бы бездыханное месиво, размолотое камнями и водой.

Но сейчас все было тихо. Ручей стремился все глубже под землю, но течение его пока ничем не угрожало. Уклон достиг градусов тридцати, и я шел теперь, цепляясь за стены, а фонарь опять прикрепил к шлему.

Еще несколько поворотов, и я ощутил, что постепенно начинаю съезжать вниз по крутизне. Песок и галька сыпались из-под сапог, а плескучая вода ручья била по моим ногам с довольно заметной силой. Мне бы очень не хотелось, чтобы в конечном итоге этот спуск перешел в такой же колодец, как тот, по которому я сюда добирался. Веревки и вертолетного трапа у меня тут не имелось… А уклон уже дошел до сорока пяти градусов, я уже не шел, а потихоньку слезал с горки, ручей же поливал меня брызгами со всех сторон. Хорошо, что комбинезон, рассчитанный на океанское купание, был непромокаемый и имел капюшон-подшлемник. В нем я чувствовал себя почти так же, как в гидрокостюме.

Лезть дальше, конечно, было небезопасно. Во-первых, следовало подумать, как вылезать обратно. Во-вторых, где-то впереди журчание ручейка переходило в гул водопада, и можно было полететь вместе с этим водопадом в такие тартарары, что меня и за тысячу лет не разыщут. Бывают ведь пещеры глубиной чуть не в полторы — две мили! Черт ее знает, может, эта еще глубже! В конце концов, неужели Эванс был таким идиотом, что спрятал свои сокровища, каковы бы они ни были, в такой преисподней? И как они затаскивали сюда свои бочки или сундуки с золотом?

Но тут я заметил в пятне света от моего фонаря вбитый в трещину крюк. Нет, это был не современный никелированный крюк-карабин, какими пользуются альпинисты и спелеологи. Это был старинный, грубо кованный, ржавый, вероятно, уже очень хрупкий крюк, который вбили лет триста назад. Веревка, конечно, сгнила еще в позапрошлом столетии, но крюк уцелел. Другие уже давно проржавели и рассыпались в труху, а от этого кое-что осталось. Значит, когда-то у Эванса была проложена здесь более или менее оборудованная дорога, и его матросы таскали сундуки и ящики, держась за протянутые вдоль стен леера, а может, опускали их на веревках, используя крюки как блоки — кто их знает! Так или иначе, у меня опять появился стимул идти дальше, хотя умный человек, разумеется, прежде всего сообразил бы, что если пиратам были нужны веревки, то и мне они рано или поздно понадобятся.

А шум водопада приближался. Очень скоро я увидел его: ярдах в пятнадцати приплясывавшие вдоль каменной трубы струи ручейка сливались с тугим, мощным водяным снопом, бившим откуда-то сверху, и с гулким грохотом вместе уносились вниз. Водяная пыль засверкала радугой в лучах фонарика, казалось, что стена воды перерубила ход наглухо.

Совсем веселые размышления пришли мне на ум, когда я, высветив на стене какие-то странные выбоины, обнаружил, что это надпись, порядочно вымытая и стертая, но тем не менее еще читабельная: «Дальше — смерть!» Даже если бы Эванс не вырубил на стене барельеф в виде черепа и костей — я не художник, но вырубил бы лучше! — то и в этом случае я бы ему поверил. Только круглый идиот мог бы сунуться под многотонный удар струи водопада, которая к тому же, поглотив ручей, устремлялась куда-то совершенно отвесно, обдавая потоком ледяного воздуха и сырости. Туда, в эту пропасть, мне не хотелось совершенно.