«Успею», – подумал Саид, убивая последнего заложника.
Выглянув в окно, секунду-другую он постоял неподвижно, затем окровавленным прикладом разбил стекло и выбросил автомат. Быстро разделся, оставаясь в спортивных брюках и майке. Этого мало. Тут Саид сделал невозможную во всех смыслах вещь: кровью убитого им солдата вымазал руки, лицо... И снова мало, на теле нет ни одной ссадины. Пригодилось разбитое стекло.
Саид торопился, но сразу не смог нанести себе рану – оказывается, это очень трудно. Надавливая на осколок стекла, провел им по плечу. Почувствовав острую, нестерпимую боль, закричал. И – уже с остервенением, проклиная всех – живых спецназовцев, мертвых солдат, полуживого Амирова, которого, видимо, решили взять живым, – нанес себе еще несколько порезов. Кровь убитого им заложника смешалась с его кровью, он побратался с мертвецом.
Наверное, прогневил всевышнего, ибо тот не дал ему лишней минуты. Когда Саид связал свои руки и достаточно ловко продел между ними ноги – так, чтобы руки оказались за спиной, – в окно влетел кумулятивный снаряд, выпущенный российским десантником: кто-то из спецназовцев заметил выбитое окно – как для ведения огня, – и сразу же в сторону сарая грохнули из гранатомета. И все, кто находился в нем – и жертвы, и палач, – мгновенно стали единым целым – погибшими заложниками.
Амиров, полуживой, со смертельной тоской в глазах смотрел из оконца на ставшие красноватыми листья винограда, опутавшего беседку. А в ней сидел сгорбленный старик.
Вот уже месяц Султан, променяв «камерное» благочестие на близкое к ожесточению разнообразие сырого погреба, с ненавистью любовался неповторимыми красотами Дагестана. Месяц мысленно топтал траву, пинал цветы, проклинал все то, за что боролся.
С натягом понимал, что затишье это временное. Не хотел верить, хотя ему четко указали на срок его заключения.
«Сколько можно?!» – задыхался от страха и боли узник и кричал в окно, привставая на цыпочки:
– Убей меня!! Скажи об этом моим детям, жене! Друзьям!
Кто-то думал, что Султан мертв, кто-то еще надеялся увидеть его живым.
Как же хорошо было в камере Лефортова! Там все находилось на своих местах, даже состояние узника – хотя и незавидное, оставалось стабильным. Что может быть незыблемей старых кирпичных стен?
Те, кто считал Султана живым, оголили себе нервы, – таких наберется, наверное, не один десяток тысяч. Мирных жителей. Во всяком случае, москвичей. Или торговцев на рынке Пятигорска. Сравнение не вызывающее, не оскорбительное. Здесь ПРАВДА, а она одинакова страшна и на пышных улицах Первопрестольной, и на загаженных торговых площадях того же Пятигорска.
43
С пятью миллионами в кармане Костя влачил жалкое существование. Он боялся обменять на рубли даже одну сотенную купюру. Не все, но часть денег переписана. Какая? Он брал в руки пачки так, словно надеялся увидеть на них следы черного порошка от ксерокса, иные следы, о которых не имел ни малейшего представления и которых не было в помине.
На рынках Москвы и области полно скупщиков валюты, но где гарантия, что они не под контролем? Все?! Дикая мысль, оттого, наверное, и пугала.
Время. Нужно выждать. Его знают по имени, поджидают у родственников и знакомых. Только почему-то не показывают по ТВ его фото, не дают в эфир описания. Неужели Марковцев, чудом выживший после четырех выстрелов в упор, не назвал имени своего сообщника?
Странно. Глупо. Костя, в надежде облегчить свою участь, выдал бы на следствии всех своих подельников.
Времени подумать у Кости было достаточно, он пробовал набросать, как говорят специалисты, психологический портрет Марковцева. Он потому напрягал свои мозги, что не видел логики в поведении Сергея за решеткой. Тот стал словно другим человеком, поскольку до той роковой для него минуты внезапного нападения все его действия базировались на четкой организованности.
Может, он впал в амнезию? Потерял память?
Дай-то бог...