— Хорошо, но ты не озябла? Дрожишь вся.
— Это не от холода. Это от ожидания приближающейся беды.
Владимир попытался успокоить женщину:
— Вера! Ничего нам не грозит. Просто у тебя депрессия. Это пройдет.
Но она продолжала стоять на своем:
— Что-то грядет, Володя! Крамаренко знает о наших встречах, здесь Антон прав, кто-то все же заметил нас вместе. Он сегодня пришел домой пьяный. Таким я его еще не видела. И дословно он сказал следующее: «Нашла себе очередную утеху? Но здесь судьба одной командировкой может все расставить по своим местам. Она сделает выбор, с кем тебе остаться: со мной или с Бережным». Я ответила, что не судьба будет делать выбор, а я.
На что он как-то нехорошо рассмеялся. И продолжал: а вот здесь, дорогая, ты ошибаешься. Не ты, и не я, и никто другой, а война решит все! И, вполне возможно, что ты в итоге останешься одна! Одна на всем этом проклятом свете. Потом он замолчал и поднялся в спальню.
Разговор продолжения не имел. Я очень испугалась, Володя. Крамаренко как пророк говорил, и я верила ему, представляешь, верила. В том, что он говорил, была скрыта истина. Я это душой поняла, сердцем. Что-то будет, Володенька, скорое и страшное! И это будет связано с опасностью, в которую будете втянуты вы все, и Крамаренко, и ты, и, возможно, весь батальон.
Владимир, подумав, проговорил:
— Спьяну он мог наговорить все, что угодно, но, если размышлять без эмоций, которые тебя захлестнули через край, со слов твоего мужа можно сделать вывод, что батальону предстоит выполнять какую-то специфическую задачу в Чечне, о чем Крамаренко проинформирован по долгу службы как начальник штаба. Возможно, очень опасную, вполне возможно, и скрытную, что привлечет к себе внимание противника, и «чехи» устроят охоту за колонной. Но не более того! А к этому мы всегда готовы.
И стоим здесь ради того, чтобы поддерживать воюющие части. Предстоит очередной выход? Что же, это не будет чем-то из ряда вон выходящим. Каждый выход смертельно опасен. Просто сейчас. Вера, у тебя наступил период спада. И это объяснимо. Любить одного человека, жить с другим и при этом делать вид, что ничего не происходит, это очень тяжело. Вот и произошел временный сбой. Отсюда и заостренное на все внимание, преувеличение опасности, какая-то необъяснимая безысходность. Мне это знакомо. Долго такой период не длится. Скоро все пройдет.
Он поцеловал ее.
— Я признательна тебе, Володя, за твои слова. Но пойми, я хочу другого. Хочу любить тебя и жить с тобой открыто. Иметь от тебя ребенка. Володенька, прошу, если ты любишь меня, давай уедем отсюда. Уедем навсегда.
Ко мне ли, моим родителям, к тебе ли, или куда ты скажешь, мне без разницы. Лишь бы отсюда, от этой проклятой войны, из этого смертью меченного батальона.
У нас будет семья, Володя, настоящая семья… А сейчас, прощу, подай рапорт на увольнение, и тебя никуда не пошлют.
Голос Владимира напрягся:
— Подать рапорт? Сейчас уйти в кусты? И тогда Крамаренко окажется правым? Вера! Ты же первой перестанешь уважать меня, я уже не говорю о любви. Давай перенесем этот разговор на более поздний срок. Сейчас я не готов принять решение. Но запомни одно. Я люблю тебя! А об увольнении подумаю, но обещать ничего не буду. Это не просто сменить костюм, это жизнь изменить. Войти в ту среду, которая мне неизвестна, непонятна и, можно сказать, чужда.
Вера вытерла слезы.
— Может быть, я не должна была тебе этого говорить, но пойми меня, я боюсь за тебя, боюсь потерять тебя, потерять свою любовь, я, наверное, повторяюсь, извини.
Может, вообще не нужно было начинать этот разговор?