- Глуши мембрану, братва, а то судью международной категории накличем! - остудил самые звонкие глотки Клифт Иствуд.
И, ощутив корой судьбоносность момента, трибуны замерли на едином дыхании, И даже стало слышно, как подглядывающий в глазок для развлекухи вертухай под нос мугикает: «Чтобы тело и душа были молоды, ты не бойся ни жары и ни холода, закаляйся...»
- На Рикошета, - трагическим шепотом выбрал Олег Петрович, Может быть, взыграл городской патриотизм.
- Лады, я на Паленого, - как и до этого, выступил вторым номером Зубр.
Москвич Паленый в зловещей тишине точил расплавленный и сплющенный сигаретный фильтр о шершавый край шконки, там, где облупилась краска. Рикошет острил свой фильтр о ботиночный каблук, время от времени слюнявя «лезвие» и пробуя заточку на палец
- Шабаш, люди. Куранты бьют.- Шнырь Мостырка бросил часы на шконку.
И разом все сплоченное в камере трудовое общество «Резервы» перевело дух, хотя результат матча был еще непредсказуем, как прокурор с черепно-мозговой травмой.
Первым по уговору показывал изделие москвич.
- Петрович, дай сюда свой кирпич!
Олег Петрович без уточнения смикитил, о чем базарит Паленый, спрыгнул со второго яруса, вытащил из-под матраса томик рассказов Чехова и передал через головы москвичу. Паленый словно убирая налет пыли погладил мясистой лапищей шершавую кожу добротного советского переплета. Примерился, прижал затвердевшее и заостренное стекловолокно к синей обложке и провел, надавливая, под тисненым портретом классика.
Хата взорвалась радостными и раздосадованными воплями:
- О-ле! О-ле! О-ле!.. - покатилось от окна до параши.
Олегу Петровичу почудилось, что вот-вот из темной полосы разреза хлынет чеховская кровь. Но не хлынула. И Чехова забрал Рикошет. Питерец, распахнув улыбкой черный забор прочифиренных зубов, смачно цыкнул и чиркнул резко, будто бритвой по горлу, по рассказам Антона Павловича.
И снова по полной забесновались фанаты с верхнего этажа:
- И во сне и наяву я за Питер пасть порву!!! - проскандировала молодежь из второго эшелона.
Шнырь Мостырка приготовленной тонкой проволочиной быстро измерил глубину разрезов, чей глубже.
- Рикошет, - выдал Мостырка, стараясь придать голосу как можно больший пофигизм.
Болельщики зашушукались, но «Судью на мыло!» никто не выкрикнул. Паленый недоверчиво перемерил и залупаться не стал. Значит, все верняк. Однако москвич имел право на еще две попытки. Чтоб уж все, будто в большом спорте.
- Мостырка, скидывай прохарь! - Паленый надумал пойти ва-банк.
Мостырка, удержав печальный вздох, стянул с правой ноги тупоносый ботинок на литой подошве. Но подошву Паленый не тронул, он прорезал сигаретной «заточкой» толстую «скороходовекую» кожу поперек носа.