Кивнула на мужа, который, насупившись мокрым воробьем, стоял возле лестничных перил:
— С этим идолом какое может быть здоровье, Сережа? Он своей пьянкой уже все жилы из меня вытянул! И ладно бы совсем не давала выпить. Так ведь даю! Рюмку, другую наливаю. Ему все мало! Пока в туалете не уснет или под стол на кухне не опрокинется, не остановится. Но хватит об этом. Ты мне, Сережа, лучше вот что скажи: зачем ему вчера ключ от своей квартиры оставил? Наверное, заначка осталась, он и выпросил?
Солоухов не привык лгать, но сейчас приходилось. Обещал выгородить деда, значит, надо выгораживать. И зачем он только позволил Данилычу оставить этот гребаный пузырь в доме. Прятал бы в подъезде, вон хотя бы в щите электросчетчиков, и не пришлось бы майору делать то, что противоречило его принципам.
— Да нет, Марфа Егоровна. Ключ мужу вашему я дал, потому что мне отлучиться до утра надо было, а ночью мог приехать сослуживец. Мы с ним договорились: если не застанет меня дома, то позвонит к вам.
— Ага! А мой, как я легла, пошел встречать твоего гостя-сослуживца, так?
На этот вопрос ответил уже сам Данилыч:
— Да как ты, старая, не поймешь! Покурить я вышел. На Серегину дверь глянул, а она будто приоткрыта. Подумал, не закрыл ее сосед. Решил проверить. А тут ты нарисовалась. И не разобравшись, понесла! Какая заначка могла остаться? И на черта мне эта заначка, если на кухне за холодильником у тебя бутылка стоит! Думаешь, я не знаю про нее? Знаю. Видел, как прятала.
Баба Марфа посмотрела сначала на мужа, потом на Сергея.
— За дурочку меня принимаете? Думаете, совсем старая из ума выжила? Ну, и ладно! Держи, Сережа, ключ!
Передав ключ Солоухову, бабка Марфа закрыла дверь, оставив Сергея вместе с Данилычем.
Старик довольно потер руки:
— Ловко мы ее. Даже домой не загнала. Отворяй ворота, у меня уже мочи нет, выпить надо.
— Чему радуешься, дед? Расколола нас твоя супруга.
— Чей-то?
— А не чей-то. Короче, допьешь эту бутылку, другой не приноси. Вылью. Понял?
— Да ты чего, Серега?
— Ничего! Сказал — сделаю! Ты меня знаешь.
Дед вздохнул:
— Эх, мать ее за ногу! И ты кран перекрываешь. Чувствую, помирать, на хрен, пора.
Солоухов пропустил Данилыча в квартиру.