Бывший русский сержант Боков спросил:
— Но если не удастся весь аул положить?
— А мы начнем сегодня! Отряд расположен в четырех домах и заброшенной школе. Учебное заведение местного масштаба отпадает, а вот в остальных домах мы в полночь и начнем тотальную зачистку! Как только вернетесь на свои постоялые дворы, готовьтесь и в 0-00 бейте чеченцев, только, смотрите, используя глушители, а лучше ножи, но чтобы тихо, без шума и визга!
С пола поднялся араб. Он нервно теребил четки:
— Нехорошо получается, один хлеб-соль кушали?
— Ты, Халиль, можешь лично не участвовать в бойне, я понимаю твои чувства и освобождаю от тяжкого греха. Твоим людям задачу поставит Боков. А ты молись за души убиенных. И утром на спецназ пойдешь.
— Это всегда готов! Я – солдат и буду воевать с солдатами!
— Ай, какой молодец, Халиль, мы – дерьмо, а ты – солдат, воин!
— Да, я – воин!
Араб не услышал злобного шипения раздраженной гюрзы в голосе Герхарда.
Уходили из дома по-одному. Когда вышел Халиль, эстонец быстро встал, приказав заместителю:
— Георг! Халиль не должен выйти из усадьбы, он может нам все дело загубить, мусульманин чертов!
— Я понял тебя, Герхард!
Ломидзе взял с собой широкий тесак, пошел следом за арабом.
Вскоре в конце виноградника раздался короткий вскрик. Его не услышал никто, кроме Герхарда, вышедшего на балкон.
Георг вернулся, доложил:
— Араб отправился к себе на родину, в долину предков, – грузин засмеялся.
— Свяжись со своими, пусть семьей Гамаевых займутся, в 0 часов, как и везде! Сам останешься со мной. Велиевых мы будем делать втроем: я, ты да Василь. Тебе с Таравкой придется заняться детьми, их у Ахмеда восемь штук, ну а самого чечена и его трех жен возьму на себя я.
— Ладно! Но за детей надо бы доплатить, а, Герхард?
— Тебе лично или вам с Таравкой?