– …твою мать, – сказал Гурон.
– Толковая оценка, Ваня. Согласен. Подписываюсь… В общем, кроют нас, Жан Петрович, в хвост и в гриву все кому не лень: расформировать! Разогнать! Судить палачей международным трибуналом. Больше нас только Комитету достается… Нашу группу уже расформировали.
– Ты что? – вскинулся Гурон. Кислицын закурил новую сигарету, сказал:
– Расформировали, Жан. Слышал про ГКЧП?
– В газете прочитал.
– Вот после этого самого гекечепе нас и разогнали… ладно, сам-то как?
– Нормально… давай выпьем, майор.
– Давно уж подполковник.
– Поздравляю.
– Мерсите вас ужасно, засунь себе в жопу свои поздравления… я бы лучше майором остался, но на своем месте. Наливай, Петрович.
Выпили, долго сидели молча, смотрели на черную, почти неподвижную, воду речушки. После длинной паузы Грач спросил:
– Так как же получилось, что ты остался жив? Я же своими глазами видел "твой" труп, Ваня. Когда мне позвонил Семенов и сказал, что в Калининграде объявился некто, назвавшийся Гуроном… в общем, я же собственными глазами видел "твой" труп… сам "тебя" хоронил.
Гурон усмехнулся и сказал:
– Значит, мой отчет тебе не показали?
– Какое там? Я нынче на пррыподавательской ррработе… молодых натаскиваю.
– Понятно… ты, Грач, видел труп французского наемника.
Они почти допили бутылку. За разговором и не заметили этого.
– Вот так, – сказал Кислицын, – вот тебе и пироги с ватрушками… как жить дальше будешь, капитан?
– Не знаю, – ответил Гурон. – Сейчас хочу домой съездить. К родителям на могилу хочу сходить… отпуск-то мне положен?
– Положен. Тебе и зарплата за все это время положена. И звезда майорская… Кстати, вот возьми. – Кислицын снял с руки шикарный хронометр, протянул Гурону.