– Скажите ему, – потребовал Гринчук, обернувшись к Владимиру Родионычу.
Липский начинает вырываться, но Шмель держит крепко.
Владимир Родионыч медленно встает со своего кресла. Или это Гринчуку кажется, что он встает медленно.
Губы Владимира Родионыча начинают шевелиться.
Леонид… мужайтесь… вчера… вся ваша семья… мы скорбим…
Словно время идет рывками, цепляясь за неровные, жесткие слова. Глаза Липского расширяются, он смотрит на Владимира Родионыча, потом переводит взгляд на Гринчука…
Гринчук отворачивается, он не может смотреть в это лицо. В эти глаза.
– Нет, – тихо и как-то спокойно говорит Леонид – Чушь. Не врите.
Гринчук почувствовал, как судорогой сводит скулы.
– Не правда! – голос Липского взлетает и обрывается.
Крик, долгий нечеловеческий крик. И тишина.
Гринчук обернулся и увидел, как побелевший Липский сползает на пол, а Шмель пытается его удержать. Вскакивает Мехтиев, тоже бросается к Липскому.
«Врача!» – кажется, требует Полковник.
Гринчук медленно выходит из кабинета. Секретарша что-то торопливо говорит в телефон.
Вот и все. Все закончилось.
Гринчук вызвал лифт, спустился на первый этаж. Вышел из дома.
И никто уже ничего не сможет исправить. Никто и ничего. Подъехала машина и остановилась возле Гринчука.
Лучше пройтись, сказал Гринчук. Прогуляться. Он никогда не сможет объяснить Леониду Липскому, что не виноват в смерти его семьи. И никому не сможет этого объяснить. И самое лучшее, что он сможет сделать, это прямо сейчас все бросить и уехать из города. Куда угодно.
Все просто. Все очень просто.
Тут, кстати, есть бар. В нем Гринчук почти три месяца пил чай вместо коньяка. Может, пора наверстывать? Просто нужно расслабиться. Успокоиться и расслабиться. Отстранить от себя все это, истекающих кровью далматинцев и застывшего покемона.