– Это не важно, – сказала Мила. – Важно то, что вы сейчас умрете.
– А пистолетик – старенький браунинг, – Гринчук поцокал языком. – А пули не отравлены?
– Нет, – ответила Мила, – но я вас все равно убью, я умею стрелять. Меня…
– Вас Гена научил, – Гринчук пощелкал пальцами. – А пули точно – не отравленные? Хотя, да, ты не Каплан, а здесь не завод Михельсона.
– Я выстрелю вам в голову, – сказала Мила.
– Это хорошо, что не отравленные, – словно не слыша ее, продолжил Гринчук. – А то вон в одного стреляли отравленными пулями, мало того, что не убили, так еще и похоронить до сих пор не смогли.
– Вы что, не понимаете? Я не шучу!
– А что я должен делать? Просить, чтобы ты не стреляла? Это же ты мне должна сказать, чего целишься в голову. А я должен испугаться, проникнуться твоей правотой и либо позорно просить о пощаде, либо гордо принять пулю. Если я пока съем еще один апельсин – ты не будешь возражать?
– Это вы убили его. Вы!
– Мы – это я? – уточнил Гринчук. – А он – это Гена?
– Да, вы убили Гену, вы опозорили его, довели до самоубийства! – повысила голос Мила.
– Т-с-с, тише, пожалуйста, – Гринчук поднес палец к губам. – Ты же не хочешь, чтобы на твой крик прибежал мой помощник и прервал наш разговор? По глазам вижу, не хочешь. Ты хочешь меня убить. Не отвлекайся от темы.
Мила судорожно вздохнула, но дуло пистолета смотрело в живот Гринчуку, не отрываясь.
– Он был… лучший… самый лучший… он любил меня, а вы…
– А я что?
– Вы его…
– Ты уже говорила – я его убил. Дальше, не повторяйся, а то я умру, так и не дослушав все до конца. Только я его до самоубийства не доводил, Мила.
– Да, конечно, – выдохнула Мила, – это он сам решил все, сам выстрелил себе в висок.
– Этого я не говорил, – чуть улыбнулся Гринчук.
У него в кармане вдруг подал голос мобильный телефон, но Гринчук на это внимания не обратил.