– Меня часто ругали за то, что я ношу оружие с патроном в стволе, – сказал Гринчук и большим пальцем правой руки сдвинул флажок предохранителя на пистолете. – Но я продолжаю нарушать инструкцию. Если придется стрелять, лучше это делать сразу, а не передергивать затвор. Можно не успеть. Вот ты, например…
– Что я… – пробормотал Капустин, не сводя взгляда с оружия.
– Вот у тебя под пиджаком – пистолет. Существует прямая угроза твоей жизни, и ты мог бы попытаться выстрелить в меня. Тем более что видуха твоя все пишет. Я угрожаю. Но ты даже не дернулся к стволу. Ты понимаешь, что не успеешь обнажить оружие, снять его с предохранителя и перезарядить. И ты также понимаешь, что ту ночь, на которую ты меня хочешь закрыть в камере, я могу просто не пережить. Или еще хуже, опетушат меня аборигены. И после этого можно будет поставить крест на подполковнике Гринчуке.
– Это…
– Работа такая, – сочувственно произнес Гринчук. – Но я не хочу быть оправданным посмертно. Я хочу жить долго и счастливо.
– Ну…
Гринчук опер пистолет рукояткой о стол. Зрачок дула стал что-то пристально рассматривать между глаз Капустина, и это майора просто парализовало.
Он даже говорить не мог. Просто сидел и смотрел в дуло пистолета.
– Для начала ты мне скажешь, кто тебя подвигнул на это темное дело, – сказал Гринчук. – Ну!
Капустин что-то просипел. Пистолет чуть дрогнул. Капустин закашлялся и, наконец, выдохнул:
– Никто.
– Сам, значит… А зачем?
– Ты… Я… Это…
– Старые счеты, – протянул Гринчук. – А генерал?
– Он сказал, чтобы с прокуратурой я это согласовал…
– С прокуратурой. Согласовал. Замечательно. Давай мы с тобой сделаем так – ты сейчас напишешь мне одну бумажку. Предварительно выключив видеокамеру и отдав мне кассету. Поехали.
Капустин медленно, словно во сне, встал, подошел к коробке кондиционера, снял панель, извлек из видеокамеры, спрятанной там, кассету и вернулся к столу.
– Молодец, – одобрил Гринчук. – Теперь – диктант.
Капустин взял чистый лист бумаги и ручку.
– Пиши, – сказал Гринчук. – У меня мало времени.