Под грязью - пустота

– Плохо слышишь?

– Я сейчас, сейчас… – Нолик оглянулся на Кирилла, ему почему-то пришло в голову, что как и ту бабу вчера днем, Зайца нужно мочить ножом, – Чем его?

– У тебя же три ствола! – взорвался Краб.

Три ствола. Точно. У него ведь ТТ, который в машине дал Краб, и стволы Зайца и Дыни. Нолик вытащил ТТ из внутреннего кармана, передернул затвор.

У Зайца дыхание уже почти восстановилось. Он перевернулся на спину, и взгляд его встретился с взглядом Нолика. Зрачки расширились. Нолику показалось, что он видит свое отражение в черных, на весь глаз, зрачках Зайца.

Спусковой крючок пистолета подался неожиданно легко. Отдача дернула руку. Пуля ударила в землю возле самой головы Зайца.

Мимо, обожгло Нолика. Он быстро глянул на Краба и торопливо нажал на спуск. Раз и еще раз. Одна пуля пробила Зайцу горло, вторая – вошла точно между глаз.

– Ладно, – сказал голос Краба откуда-то издалека, – поехали. Дыню в машину. Этого оставьте так.

Толчок в спину привел Нолика в чувство.

– Давай, – сказал Кирилл, – бери Дыню за ноги.

Суета

Григорий Николаевич Хорунжему не нравился. Хорунжий отметил это с некоторым неудовольствием и даже неодобрением. Он слишком давно тянул лямку субординации, слишком часто сталкивался с ее необходимостью и с тем, что она должна. Просто обязана доминировать над чувствами симпатии и антипатии.

Хорунжий даже гордился тем, что никогда не вносил в работу личных чувств. Ну, или почти не вносил.

Старею, подумал Хорунжий. Старею и становлюсь сентиментальным и раздражительным. Сентиментальным по отношению к Гаврилину и раздражительным к начальству.

Хотя… Отношение к Гаврилину, если разобраться, не было сентиментальностью, а к Григорию Николаевичу Хорунжий относился не с раздражением, а с опаской. Именно с опаской.

Хорунжий верил в свое чутье. В инстинкт, рефлексы, озарения, удачу, судьбу… Во все то, что люди называют мистикой.

Что конкретно в разговорах с Григорием Николаевичем не нравилось Хорунжему. Утренняя встреча не понравилась особенно. Голос, лицо. Жесты – что-то они должны были означать для Хорунжего. Что-то должны были означать…

И Хорунжий пока не мог точно сформулировать что именно. В таких случаях он предпочитал не подгонять свой мозг и чувства. Пусть себе неторопливо переваривают полученную информацию. Плохо было не это. Плохо было то, что нужно немедленно состыковаться с Григорием Николаевичем. Получить от него ценные указания.

Хорунжий зашел в кафе пораньше, чтобы позавтракать и подумать. Как ни странно, в сутолоке и шуме кафешек он чувствовал себя гораздо спокойнее и комфортнее, чем в одиночестве между четырех стен.

Шум, говор, хаотическое движение посетителей от стойки к столикам и обратно, звон посуды – он пропускал все это сквозь себя, как сквозь фильтр, потом внимательно анализируя осевшую в уме информацию.