В дом? В дом, к сыну. В доме остался сын. Его убили. Я знаю, что его убил тот парень, которого я хотел продать Крабу.
К крыльцу. В дом. Петрович двинулся через двор, даже не стараясь идти тихо. В дом. И Кунака убили. В дом. Сын. Он там, в доме. В доме.
Петрович поднялся по скрипящим ступенькам. Вошел в дом.
Сын был здесь. Его сын, которого он считал своей собственностью, своим батраком. И который все-таки был его сыном.
Теперь он лежал возле стены. Его лицо… У него не было лица. Лесник обвел взглядом комнату.
Разбитые часы. Изуродованный буфет, усыпанный осколками посуды и бутылок. Кровавая каша вместо лица сына. Тускло отсвечивающая коричневым гильза. Возле стены лежит другая. В лужице крови.
Кровь на полу, на стене, на лице… Нету у сына лица.
Петрович постоял над телом сына.
– Кунака убили, – собственный голос прозвучал для него незнакомо, – слышь, сын? Жалко, да?
Петрович обернулся к двери.
– Ладно, ты полежи пока, я скоро. Я быстро. Ты полежи.
Все очень просто, подумал Петрович, нужно просто найти того парня и привести его сюда. Пусть сын увидит, как… Или услышит. Я похороню их вместе. Вместе. Всех.
– Я быстро, сын, туда и назад.
Грязь
Водитель не ответил на оклик Кирилла. Всего минуту назад сказал, что все у него нормально, а теперь промолчал. Это плохо.
Кирилл пригнувшись перебежал к крыльцу, замер на мгновение.
– Что там у тебя?
Тишина.
Кирилл сжал зубы, поднял пистолет двумя руками. На уровень лица. Шаг. Еще. В доме что-то стукнуло. Это лесник. Он словно ненормальный, не пригибаясь прошел через двор и вошел в дом.
Сколько до угла? Метра три. Кирилл сделал еще шаг и услышал чей-то голос. Одно слово. Кирилл не разобрал какое. Очень спокойный голос. Чужой.