Так думали до последнего времени, пока не выискался молодец, сумевший убежать оттуда, обманув многочисленную охрану. И это при том, что между двумя рядами колючей проволоки бегали могучие кавказские овчарки, натасканные рвать заключенных.
Васька Кот напряженно молчал, как будто бы взвешивал собственные шансы. А потом с явной неохотой протянул:
— Я ведь не впервой из монастырской холодной бегаю-то. Первый раз это было еще пять лет назад. В этом монастыре я послушание держал.
— Так ты что, из бывших монахов, что ли? — невольно ахнул Сарычев. — Извилист, однако, твой жизненный путь, из чернеца да в жиганы. Васька Кот выглядел смущенным.
— До чернеца-то я недотянул. Уж больно послушание непосильное дали.
— Это какое же? — поинтересовался Сарычев, раскурив папироску. И, словно бы опомнившись, произнес: — С чернецом сижу и адским зельем дымлю. Ты уж мне разреши?
Васька Кот безнадежно махнул рукой.
— Я ведь и сам того… дымлю… Если бы это был мой единственный грех… А послушание мое заключалось в том, чтобы деньги на обустройство собора собирать.
— И получалось? — спросил Сарычев, пыхнув дымком.
— А то! Из всех послушников я самый прибыльный был, — не без гордости отвечал жиган. — Я ведь к каждому человеку свой ключик умел подобрать, а это целая наука. У одного просто попросить надо. И он пятирублевку кинет. А перед другим и слезу следует пустить. А третьего так разговоришь, что он на благое дело и сторублевку не пожалеет, — с достоинством приосанился Васька Кот. Сарычев невольно улыбнулся, глядя на его миловидное и одновременно хитроватое лицо, трудно было представить Ваську в монашеском одеянии.
— Смотри-ка ты! — восхищенно воскликнул Сарычев.
Васька Кот веселье допрашивающего его начальника расценил по-своему:
— Да и не однажды случалось, чтобы сторублевки подавали. Помню, купец с ярмарки ехал, так он и вовсе пятьсот рублей положил, — почти на шепот перешел Васька Кот. — Помолись, сказал, за мое процветание.
— И ты помолился? — живо полюбопытствовал Сарычев.
Ему приходилось видеть среди уркачей бывших каторжан, среди громил разорившихся купцов, среди домушников — гимназистов, но вот расстриги в жиганы подаются нечасто.
— Помолился, — припустил теплоты в голос Васька Кот, — а еще и свечу поставил во здравие. Пускай себе добрый человек поживает, глядишь, еще такую же денежку подаст.
— А ты хитрец! — усмехнулся Сарычев.
— Не без того, жизнь, она такая! — кивнул Васька Кот. — Но самые большие деньги дамочки подавали. Иная бросит золотой да скажет: какой вид у тебя смиренный, а не мог бы ты, молодец, дров у меня нарубить? Я-то понимаю, что к чему, особенно если баба в теле. И говорю, дескать, собой не располагаю, сначала нужно денежку требуемую собрать. А она тогда мне говорит: ты просто пораньше здесь закончи и приходи, а каких копеечек не доберешь, так я тебе добавлю. — И добавляли? — усмехаясь, спросил Сарычев.
— А как же, — вздохнул бывший послушник, — видно, я с самого начала был очень испорченный человек. Особенно щедра была одна вдова-фабрикантша. Миллионщица! В Париж после революции уехала. Я ее перед отъездом на Невском повстречал… Тогда с «ширмой» работал. Так миллионщица меня с собой звала. Да уж больно я к своему месту привычный, не поехал. Утерла она платочком глаза, и с тех пор я ее больше не видел. Эх, гражданин начальник, если бы ты знал, сколько я у нее дров напилил, — закатил глаза к самому потолку Васька Кот, — трудной была работа, порой едва ноги до кельи доволакивал. Братия-то мне сочувствует, дескать, молишься ты много, от тебя одни кости остались, а мне и признаваться грех.
— Как же тебя из монастыря-то прогнали? — спросил Сарычев, и вновь его взгляд упал на холеные ладони бывшего послушника.
ebooksa