Крысятник

Смола задумался. Нет более серьезного обвинения, чем нарушение воровских законов. На то они и поставлены в Лефортово, чтобы беречь их колодезную чистоту.

— Не дело, конечно, с ментами в жмурки играть. Мутное это занятие. Только Варяг тоже просто так настаивать не станет. О благом деле печется. Отпишем смотрящему хаты, пускай проникнется, — заключил вор.

— Придется, — неохотно согласился Скок. — Варягу разве откажешь! Я ведь когда-то с ним на малолетке сидел. Он был вором отряда. Во всей колонии не было человека, который бы его не уважал. Редкий случай. Я еще тогда думал, что он далеко пойдет. Но чтобы вот так!.. Никто и предвидеть не мог!

— Правильный Варяг вор, базару нет, — подтвердил Смола. — Он ведь мне рекомендацию на законного дал. — Его голос потеплел. — Я даже не ожидал. Кто я для него был, обыкновенный пацан. А он тогда был почти легенда.

Смола запустил руку в карман, еще раз перечитал маляву и, щелкнув зажигалкой, поднес огонь к уголку листка. Когда бумага превратилась в прах, небрежно сдул его под ноги и взялся писать на новом листке.

— Вот так-то оно лучше будет.

* * *

За почту в хате отвечал блатной с погонялом Жучок. По фене это означало, что хозяин погоняла — изворотливый воришка мелкого пошиба, для которого украсть банку с вареньем на оставленной без присмотра даче и то уже большая удача.

В общем-то, он и был таким. Без особых амбиций и дум о воровской карьере, он жил просто, совершенно не заглядывая в завтрашний день. Крал по-мелкому, но регулярно, а если попадался, то изворачивался на допросах, как уж под вилами. И очень часто ему удавалось выскользнуть или отвертеться.

Совсем неожиданно для Жучка смотрящий камеры Мартын доверил ему быть «конем», то есть сделал человеком, отвечающим за почту. По существу, это второй человек в камере, и Жучок относился к своему назначению необыкновенно серьезно.

Жучок занял свое место у окна и теперь ждал ответа из «индии». Он с интересом посматривал на Беса, который держался настороженно, но довольно уверенно. Мент ни с кем не разговаривал, ни к кому не лез с расспросами и тем более не набивался на дружбу. А вокруг него образовалось поле отчужденности, которое было настолько осязаемо, что возникало желание его потрогать.

Жучок со злорадством думал о том, что из «индии» непременно придет решение «парафинить» легавого. В таком исходе никто не сомневался, а потому к менту не обращались вовсе, как будто опасались, что могут «зашквориться» даже словом.

Была еще одна причина, по которой не хотели связываться с Бесом. Он полностью оправдывал свое погоняло, и когда один из постоянных обитателей тюрьмы, Печенка, плотоядно улыбаясь, спросил у мента, помыл ли он очко перед предстоящей экзекуцией, тот, не сказав ни слова, набросился на него с кулаками. И верно, убил бы, если бы подоспевшие зэки не оттащили Беса в сторону.

Мартын разобрался в конфликте своей властью, посчитав Печенку неправым, и тот, затаив нешуточную обиду на мента, с нетерпением дожидался минуты, когда можно будет поквитаться за недавнее унижение.

Неожиданно веревка дрогнула — это был сигнал из «индии» — и заскользила вниз.

— Малява! — возбужденно выдохнул Жучок, и тотчас взгляды всех арестантов устремились в сторону окна.

Безмятежным оставался лишь тот, кого это должно было волновать больше всех, — развернув газету, Чертанов читал статью о себе. Она была написана все тем же журналистом. Стало быть, мало он его проучил! Если выпустят, нужно будет непременно добавить. Курдюков писал о том, что правда наконец восторжествовала и один из организаторов заказных убийств наконец-то угодил за решетку. Дело остается за малым — изобличить остальных преступников и довести всех их до суда. Милиция же предпринимает усилия, чтобы обелить своего работника.

Статья Чертанова насторожила, в ней были опубликованы несколько эпизодов, которые находились в оперативной обработке, а следовательно, автор получал секретный материал из первых рук. Вкупе с перечисленными фактами вина Чертанова выглядела почти бесспорной.

— Сделай Федю! — распорядился Жучок.

Дежурный, флегматичный босяк с погонялом Каторга, застыл у двери, прислушиваясь к малейшему шороху. Темно-коричневый мешочек с малявой уже спустился к самому окну, когда за дверью раздались шаги. От прежней флегматичности не осталось и следа, округлив глаза, Каторга воскликнул:

— Все «на вокзал»!