Натан Грабов пояснял места, которые были не совсем понятны раввину, толстым пальцем тыкая в бумагу.
Раввин отложил в сторону два финансовых документа:
– Эти я оставлю у себя. Зайди через два часа.
Грабов развел руками:
– О чем разговор!
То, чем занимался Натан Грабов в синагоге, отдаленно напоминало работу старосты в православной церкви. Только выглядел еврей-староста более респектабельно и цивилизованно. Другими словами, не был похож на служителя храма.
Спустя два часа раввин бумаги подписал. Вечером он ушел домой, и с тех пор его никто не видел. Последним, с кем он встречался, оказался Натан Грабов. Сейчас он так же, как и Алла, поглядывал на часы: раввин должен был подписать еще один финансовый документ, но задерживался, что было очень и очень странно. После двадцати минут ожидания Грабов снял трубку и набрал номер домашнего телефона раввина. Прослушав длинные гудки, он, качая головой, нервно забарабанил пальцами по крышке «дипломата».
Это было синхронно: Алла тоже отмечала время, краем уха прислушиваясь к священнику-иудаисту.
– Тот, кто губит хотя бы одну живую душу, разрушает целый мир, и кто спасает одну душу, спасает целый мир.
Эта фраза была последней. В сумочке Аллы запищал пейджер, и она, виновато глядя на священника, прочла на экране сообщение: «Наш друг в эфире». После этого прошло не больше минуты, и кто-то, заглянув в аудиторию иешибота, позвал раввина. Улыбка чернобородого служителя служила извинением, он жестом пояснил: одну минуту, я сейчас – и вышел.
Вслед за ним аудиторию покинула Алла, оставив на столе Талмуд и картонную коробку в полиэтиленовом пакете на соседнем стуле. В коробке тихо работало реле времени. Прежде чем выйти, Алла приоткрыла крышку и нажатием кнопки освободила заведенную пружину: время пошло, до взрыва оставалось чуть меньше пятнадцати минут. В этот раз Родион Кочетков, в корне меняя способ, использовал обычный тротил: целая связка тротиловых шашек через детонатор-взрыватель была соединена с реле. Если произвести замер в тротиловом эквиваленте, то взрыв в синагоге явно отставал от взрыва в школе. Хотя все равно был мощным.
Стены иешибота с невероятной силой выперло наружу, потолок рухнул. Учеников в здании уже не было, оставался только персонал синагоги. Те, кто не погиб сразу, были раздавлены бетонной массой потолка и балками перекрытий.
А еще через час в собственной квартире был обнаружен обезглавленный труп раввина. Прежде чем лишиться головы, он был подвергнут жестокой пытке.
Умирая, раввин так и не смог понять или объяснить себе, как вообще можно терпеть, казалось бы, нестерпимую боль.
Он сидел на стуле, крепко стянутый веревками. От побоев его тело приобрело синий, местами с плавным переходом в фиолетовый, цвет. И эти фиолетовые пятна были, пожалуй, страшнее всего. Даже рот с выбитыми передними зубами и почти перекушенным языком не выглядел так жутко.
Для самого раввина страшным было не то, что его подвергают жесточайшим пыткам, а то, что ему даже не пытались объяснить, за что. Верхние зубы от сильного удара металлической дубинки сломались именно после этого вопроса, а самый первый удар пришелся в пах, когда поздно вечером он открыл дверь в свою квартиру. Его втолкнули в прихожую, зажали рот и ударили ногой. Он невнятно промычал: «За что?», но его поняли: кроша зубы, тяжелая дубинка врезалась ему в рот.
Потом в течение всей ночи его периодически избивали, делали какие-то инъекции. Все действия происходили в леденящем душу молчании… Ближе к утру включили телевизор.
Раввин еще мог смотреть, и перед смертью получил возможность хоть что-то осмыслить, вернее, понять причину происходящего.
На экране телевизора он увидел себя. Слова, которые он отчетливо выговаривал, поставили все на свои места. Даже не нужно было слушать комментарии журналиста, ведущего экстренный выпуск.
Впрочем, раввину не дали послушать комментарии.