Фракции шли на фракции, расторгались прежние союзы и заключались сепаратные соглашения. Институт относился к категории межведомственных, и в тайфун страстей очень скоро были вовлечены Академия медицинских наук, Третье управление Минздрава, Министерство среднего машиностроения, Институт имени Сербского и почему-то Госкомкосмос. Очнулись от бдительных раздумий многочисленные «кураторы» от КГБ и МВД и тоже принялись играть.
Через месяц скандал достиг той точки кипения, когда сам Бог велит вмешаться партийным инстанциям. Салин с Решетниковым, до поры, как ленивые львы, наблюдавшие за развитием событий, выпустили когти и с рыком выскочили из засады. Раздав подзатыльники и благодарности, законсервировав одни склоки и оставив вяло тлеть другие, процедив, оценив и подшив компромат, вылитый интриганами друг на друга, Салин с Решетниковым освободили руки для главного, ради чего все, собственно, и затевалось, — вербовки перспективного клиента.
Вербовали и вербуют методом кнута и пряника. Некоторых следует запугать до гусиной кожи, вывалив на стол компромат. Других надо умело приманить, как сладким, идеей, деньгами, безнаказанностью. Если будут зарываться, кнут всегда под рукой.
С кнутом возникли проблемы. Мещерякова пригласили на беседу в Комитет партийного контроля последним. К этому времени от дела не осталось и выеденного яйца.
Утром в этом кабинете побывал прокурор, ведущий следствие по делу Мещерякова. Салин с Решетниковым внимательно изучили материалы и выслушали комментарии следователя. Причина смерти подопытного-добровольца действительно была не в ЛСД, что точно и ясно показала экспертиза.
Потерпевший Федоров, подрабатывавший в НИИ добровольцем-подопытным, весь эксперимент расслабленно лежал на кушетке, и вдруг ему приспичило вскочить на ноги. То ли привиделось что-то, то ли вдруг проснулись рефлексы сержанта ВДВ, следствие не установило. В результате резкого движения упало артериальное давление, научно говоря, произошел ортостатический коллапс, и подопытный грохнулся в обморок. Всей стокилограммовой массой мышц он рухнул на пол, по пути стукнувшись головой о столик, в результате чего временно впал в коматозное состояние. Голова потерпевшего была унизана проводами, надежно закрепленными в штепселях, из-за чего, падая, Федоров потянул за собой приборы. Грохот, искры, паника…
Все произошло так быстро и неожиданно, что поначалу все впали в ступор, а потом засуетились, мешая друг другу. Первым пришел в себя молодой врачишка, прикрепленный к группе Мещерякова. Но из всего набора экстренной терапии почему-то выбрал инъекцию камфоры в сердце. Растолкав бросившихся к Федорову лаборантов, он с размаху вогнал иглу ему в грудину. Попал точно в аорту, поставив последнюю точку в судьбе испытателя. «Врач-вредитель», — прокомментировал Решетников этот пассаж из дела. Получалось, в смерти подопытного вины Мещерякова нет.
Однако с юным эскулапом поступить по всей строгости закона возможности не было никакой. Он оказался побочным сыном членкора Академии медицинских наук, папа, отмаливая грехи, организовал его поступление в мединститут. Сын греха и позора, как с ходу окрестил его Решетников, институт окончил на одни тройки, постоянно балансируя на грани отчисления. Папа, зная цену терапевтическим талантам незаконного отпрыска, по блату устроил его в НИИ, подальше от ни в чем не повинных пациентов. Но от судьбы, как видно, не уйдешь. «Учился на врача, а задницу от головы не отличит, сучонок. — Прокурор оказался не менее циничен в определениях, чем Решетников. — Но за задницу его не возьмешь. Папа не даст. Да и не сажают у нас за неправильное лечение».
С точки зрения организации опыта все было безупречно. Придраться к Мещерякову означало утопить многих в НИИ. Программу экспериментов утвердил научный совет, Федоров получил все необходимые допуски, дозировку и схему применения препарата разрабатывал дипломированный нарколог, даже медик, черт бы его побрал, присутствовал при эксперименте. Общим мнением партийных и правоохранительных органов было закрыть дело за отсутствием состава преступления.
Но Мещеряков об этом знать не мог, что позволяло сыграть в благодетелей. Почему-то простые смертные убеждены, что дела так просто не закрываются, за это заблуждение они и платили подписками о сотрудничестве. Салин решил использовать постановление о закрытии дела как козырный туз в предстоящей вербовке: либо долгий срок, либо бессрочная «дружба».
У них имелись просторные кабинеты в официальном здании Комитета партконтроля — старинном особняке с атлантами на фронтоне, окнами выходящем на улочку, ведущую к Кремлю. За особняком, во внутреннем дворе комплекса Совмина, стояла новостройка, ничем не отличимая от соседних, даже без вывески, только номер строения над подъездом. Из особняка в новостройку вел подземный переход.
Салин с Решетниковым, конспирируясь, проводили деловые встречи с малозначимой клиентурой Организации в этой новостройке. Для таких целей там были отведены безликие маломерные кабинетики, дабы не подавлять мелких людишек видом партийной роскоши. На дверях каждого кабинета были специальные пазы, куда вставлялись таблички с фамилией и инициалами хозяина. Каждый раз разные. Постоянных хозяев кабинета не было. И фамилии на табличке ничего не значили — псевдонимы, также периодически меняемые. Только имя и отчество сохранялись подлинными, чтобы потом не путаться.
Решетников всякий раз, вгоняя в паз пластиковую пластинку, шутил: «Не забудь, Виктор Николаевич, теперь ты — Стасов». Салин привычно отшучивался: «Склерозом не страдаю, товарищ Медведев».
В кабинетике едва уместился Т-образный стол. На хозяйское место сел Салин, Решетников по левую руку, лицом к народу, как он выражался. Мещерякова усадили напротив Решетникова, лицом к окну. Таким образом, он оказался в перекрестье их взглядов и под лучом света. Положение хуже некуда: ничего не утаить, да еще головой крутить приходится, когда вопросы задают оба, но вразнобой.
Но Мещеряков не крутился, как уж на сковородке, поджариваемый живьем. Сидел расслабленно, на вопросы отвечал с достоинством, не торопясь.
Был он на вид, как и описывали недруги и сочувствующие, не от мира сего. В профиль, как его видел Салин, в Мещерякове просматривалось что-то птичье. Неприкаянное, легко уязвимое, но хищное. Сидел, нахохлившись, как ястреб на холодном ветру. Отстраненный, надменный, одинокий.
На нем был еще не потерявший первую свежесть костюм, очевидно, купленный для загранкомандировки. Уголки рубашки слегка загнулись. Галстук в тон, но гораздо старше костюма, изрядно поношенный. Волосы, исхлестанные сединой, отказывались лежать пристойными прядками, пушились неровными клочками: очевидно, готовясь к головомойке в партийной инстанции, Мещеряков утром наспех помыл голову. Брился он тоже на скорую руку, о чем говорили два тонких пореза на подбородке. Время от времени он смотрел поверх головы Решетникова в окно, и тогда его взгляд делался отсутствующим, пустым и мутным, как февральское небо.
Разглядывая Мещерякова, пока шла разминка, Салин пришел к выводу, что надо на ходу менять сценарий. Брать Мещерякова было не на чем. Клиент был отмечен ненавистной всем операм печатью невербуемости. Таким идея, чужая особенно, не нужна. И пряником не заманить, их пряник — черствая горбушка, сознательно выбранная как способ избежать жизненных соблазнов. О деньгах и связанных с ними удовольствиях даже речи быть не может. Таким не страшен кнут, они и так всегда в пути на собственную Голгофу. Какой там, к черту, кнут, когда впереди маячит вожделенный крест! Власть? Исключено. Такие презирают и толпу, и властвующих над ней. Остается только работа, которой фанатично предан. Но большая часть ее творится в его внутреннем мире, куда он никого не допустит. И работать,
Решетников по сценарию играл «злого следователя», мурыжа клиента едкими вопросами. Но фактуры не хватило, да и отвечал Мещеряков обстоятельно, не юля и не снимая с себя вины. Через полчаса Решетников выдохся, исчерпав поводы для нажима. Салин развернул ручку, лежащую на столе, острием к себе. На их языке это означало «моя очередь, будь на подхвате». Заметив сигнал, Решетников удовлетворенно кивнул.
— Владлен Кузьмич, — обратился Салин к Мещерякову, — Комитет партийного контроля занялся вашим делом исключительно из-за важности тематики. Но есть мнение, что Запад втягивает нас в парапсихологические исследования, как в гонку вооружений. Если это лишь провокация, то, клюнув на нее, мы неминуемо отвлечем средства от решения куда более важных проблем, чем ясновидение и телепатия.
ebooksa