Алмазы Якутии

– А может, их кто-то другой?.. – Карагодин слушал в оба уха.

– Нет, – Шепелев покачал головой.

– Из них бы все в органах вытрясли, – недоверчиво мотнул головой Карагодин. – Я же сам знаю, какие там порядки.

– Ты мыслишь слишком прямолинейно, Палыч, – усмехнулся раскрасневшийся босс. – Там какая-то тайна, что-то вроде проклятия. Поэтому они об этом даже под страхом смерти никому бы не рассказали.

– Под страхом смерти – может быть, но если применить специальные методы…

– Да пошел ты со своими методами, – вспыхнул Семен Никанорыч. – Я тебе говорю, алмазы на месте, значит, на месте. Куда, по-твоему, полярник движется? То-то и оно, – закончил он. – Значит, давай занимайся Захаровым, а завтра вместе полетим. Полярник сам нас приведет на место.

– Есть еще одна проблема, Семен Никанорыч.

– Ну? – Шепелев напрягся.

– Пилот вертолета. Он же все видел.

– Это моя проблема, я сам с ним поговорю. От него требуется, только чтобы держал язык за зубами. Дадим ему денег и припугнем немножко для верности.

– Понял, Семен Никанорыч.

Глава 27

Село встретило Родионова и его спутников неяркими огоньками в окнах и тишиной на пустынных улицах. Очевидно, жители семьями сидели у телевизоров. Село было электрифицировано – под козырьком здания администрации дрожали две тусклых лампы.

В поселке трудно было потеряться. Путешественники прошли по центральной улице и, осветив фонариком белую табличку, свернули направо. Улица Сосновая была намного уже центральной, названной в честь якутского писателя Ойунского.

Именно здесь жила молочная сестра Кюкюра, которую он назвал Туярымой-младшей. Родионов, подгоняемый ощущением близости цели, шагал быстро, не обращая внимания на боль в ноге, так что Вилен Михайлович с Пашкой с трудом за ним поспевали.

Наконец, Егор затарабанил в тускло освещенное окно. Дрогнула светлая занавеска и в окне мелькнула тень. Егор увидел лицо якутки. На лице женщины было недоумение. Егор шевелил губами, выговаривая по складам имя Кюкюра. Но женщина, видно, ничего не поняла. Вскоре, правда, дрогнула калитка, и Егор увидел хозяйку дома в наброшенном на плечи старом полушубке. Справа во дворе стояла баня и загон для скота. Слышалось тревожное блеяние овец.

– Меня послал Кюкюр, – сказал Егор, и женщина понимающе закивала.

– Проходите, – она покосилась на стоящих рядом с Егором Вилена Михайловича и Пашку.

Егор не заметил, как хищно сверкнули глаза Яковенко-старшего и какая робкая усмешка забрезжила на лице Пашки, когда он упомянул Кюкюра.

Вслед за женщиной путешественники вошли в дом. Здесь не было оленьих занавесок. Высокая русская печь делила избу на две комнаты. В загнанном между двух небольших окошек столике работал черно-белый «Рекорд». Изображение тряслось как в лихорадке, звук был приглушен. В противоположном углу громоздились какие-то ящики, коробки, по полу катались, точно котята, клубки шерсти. Туярыма вязала. Продавленное кресло с деревянными подлокотниками было повернуто к экрану. На сиденье валялись два разноцветных клубка.