Одержимость

Случайно стал свидетелем разговора двух журналистов (неоднократно их видел, но фамилий не знаю, они курили возле моей кабинки и спорили во весь голос, не стесняясь в выражениях). После того как мы с Болотниковым сыграем по 3 партии каждый, регламентом установлен двухдневный перерыв (1 день получается общий) и пресс-конференция. Якобы Болотников собирается на ней осуществить давно задуманный план — не оставить камня на камне от главного спонсора, издательского дома „Экспресс-book“.

Я сперва подумал, что его не устраивает размер или порядок выплаты призовых, но, оказывается, дело вовсе не в деньгах. Он возмущен качеством их печатной продукции. Они экономят буквально на всем — от корректоров до бумаги, их книги, если это не переиздание со старых версток, изобилуют грамматическими ошибками. Они заработали капитал, издавая чернуху и отвратительно переведенные сказки в ярких обложках. Болотников собирается принести на пресс-конференцию образцы этой макулатуры и зачитать наиболее вопиющие места. (Я перевел все на литературный язык, журналисты изъяснялись преимущественно нецензурно.) Если их слова — правда, если Болотников в самом деле вознамерился дать бой „Экспресс-book“, грандиозного скандала не избежать. Я, однако, не склонен безоглядно доверять услышанному. Болотников расположен к эпатажу, но станет ли он рубить сук, на котором неплохо сидит, пусть временно? В любом случае услышанное необходимо обсудить с Варданом Георгиевичем, поскольку вопрос имеет отношение к призовым. Предчувствую, разговор будет не из легких, Вардан Георгиевич чертовски не любит обсуждать со мной финансовые проблемы. Он считает, это отвлекает меня от шахмат, и он, безусловно, прав, но в данном случае от разговора никуда не деться.

10.01. Беседа вышла даже тяжелее, чем я предполагал. Сплетням Вардан Георгиевич не поверил. Сразу отрезал: „То, что сейчас печатается, интеллигентные люди без отвращения читать не могут, поэтому макулатуру и не покупают. Каждый это прекрасно понимает безо всякого скандала по телевидению! Болотникову он тоже сто лет не нужен“. Я с ним согласился, тем более что и сам думал нечто подобное и надеялся лишь услыхать подтверждение собственным мыслям для полного успокоения. Но Вардан Георгиевич завелся. Уловил некий подтекст, связанный с ICS. Я оправдывался, наверное, с полчаса, что ничего подобного в виду не имел. Пришлось раз десять повторить то, что и так многократно обговорено. Что призовые от турнира пойдут в фонд ICS, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Что я ни в коем случае ни в чем его не обвиняю. Что сам бы я обанкротил международную шахматную школу собственного имени в два дня, и то, что средства неожиданно кончились, чепуха по сравнению с тем, что случилось бы, возьмись я за дело самолично, не говоря уже о шахматах, которые наверняка пришлось бы забросить. Что шейхи, выделившие мне грант на создание ICS, сами представления не имеют, как тяжело в России заниматься бизнесом, а тем более некоммерческой деятельностью.

11.01. Маленькая победа над Болотниковым. Предыдущую партию белыми он проиграл, а я черными в сложнейшей ситуации добился упрощений, и утром компьютер без доигрывания согласился с предложенной нами ничьей. Мне сообщил об этом Олег в четверть восьмого. Вообще, ситуация выглядит странно: посредник передал наше предложение компьютеру, компьютер подумал, или как это у него называется, и согласился — фантастика! Я играю с компьютером в шахматы, с этим давно все свыклись и не видят ничего из ряда вон выходящего, но мало того, мы ведем с ним переговоры!

Как бы там ни было, у меня заслуженный выходной.

Погода прескверная: скользко, ветрено, сыро. Настроение архимерзкое. Не из-за погоды, конечно (хотя утреннюю пробежку пришлось заменить зарядкой в номере), — извинения перед Варданом Георгиевичем откладываются до вечера, если не до завтра.

За разбором мы засиделись до половины третьего, и Вардан Георгиевич и Олег устали просто чудовищно. „Владимир I“ применил новшество против защиты Грюнфельда с жертвой двух пешек. Последовали головоломные осложнения, к 18-му ходу белые властвовали на всей доске, я с величайшим трудом сдерживал натиск, я уже не оборонялся — нет! — отбивался из последних сил! И тогда я увидел этот ход. Контржертва. Укол незащищенной пешкой прямо в сердце позиции белых. Я еще не успел ничего просчитать, я его просто увидел и подумал, как жаль будет, если такой красивейший вариант окажется бесплодным. Я потратил около получаса на обдумывание, прежде чем решился сделать ход на доске, я искал возражения за белых и не находил, с каждой секундой все больше и больше убеждаясь, что это мой единственный путь к спасению. В итоге „Владимиру I“ пришлось согласиться с многочисленными упрощениями, и к контрольному 40-му ходу партия перешла в эндшпиль с равным на первый взгляд шансами. Но многообразие вариантов вынудило нас просидеть за анализом далеко за полночь, пока мы не убедились, что при точной и выверенной игре обеих сторон ни белым, ни черным рассчитывать на победу не приходится. Потом совместными усилиями мы нашли продолжение, ведущее к дальнейшим упрощениям и очевидной ничьей.

Когда закончили, было что-то около половины третьего, я утратил счет времени — редчайший случай! — и сознательно избегал смотреть на часы, как будто опасался, что стрелки от этого станут двигаться быстрее. Тогда я и сказал Вардану Георгиевичу, что отрезок с 18 и до последнего, 40-го хода считаю одним из лучших, если не лучшим мини-геймом в своей жизни. На что он — Мовсесян есть Мовсесян — пренебрежительно заметил: „Шахматист, считающий своим высшим достижением ничейную партию, тем более отдельную ее часть, обречен войти в историю как неудачник. Он не достоин быть чемпионом и не станет им“. Разозлившись, он попытался доказать, что жертвы пешек, предложенные „Владимиром I“ в дебюте, были либо чистейшей воды авантюрой, действенной только против меня, либо результатом прокола в алгоритме. Так или иначе, оба хода якобы были второсортными, но я, зациклившись на обороне, просмотрел форсированный выигрыш. Олег призывал нас не устраивать бесплодной дискуссии в третьем часу ночи, возможно, накануне доигрывания (всегда имеется хоть минимальный, но шанс, что, находясь под взаимным влиянием, мы чего-то недоглядели). Но я не послушал его, я завелся, как мальчишка! Я видел, что Вардан Георгиевич не прав, но из-за усталости не смог убедительно сформулировать свои доводы и в пылу спора оскорбил его. Он тут же ушел, не прощаясь, не дав мне возможности принести извинения немедленно.

У него стенокардия, обостряющаяся при перемене погоды. А у меня на сердце тяжелый осадок, бумага его не растворит, я вынужден носить его в себе еще много часов.

…только что закончилась плановая пресс-конференция. Мы с Болотниковым хором пообещали мобилизовать скрытые резервы и после двухдневного перерыва обязательно переломить ситуацию в свою пользу. Легко давать обещания! Как их потом выполнять?

Вардан Георгиевич на пресс-конференции не появился. Нужно идти к нему извиняться. Мучительно ищу слова.

12.01. Слова оказались не те. Вардан Георгиевич по-прежнему обижен. Даже позволил мне и Олегу самим поработать над дебютом для четвертой партии, сказал, что должен уделить внимание Даниле. Малышу действительно скоро играть, но, не будь Вардан Георгиевич так расстроен, он предложил бы мне отдохнуть и вообще не подходить к доске.

Работать я не смог. Хотелось разобрать оставшиеся дебютные заготовки, но сосредоточиться не получилось. Олег не оставил камня на камне от моих построений.

Что делать?

14.01. Сегодня четвертая партия Болотникова.

Мной овладела крамольная мысль: поскольку мы с Варданом Георгиевичем все равно почти что в ссоре, почему бы не сделать то, что он запретил мне категорически — посмотреть, как играет Болотников? Надеюсь, он не узнает. А для начала нужно раздобыть в пресс-центре комментарии к его предыдущим партиям. Посмотрим, что думает шахматная общественность об игре моего заочного оппонента.

В пресс-центре было практически пусто. Пока на меня не обратили внимания, нагреб массу материалов и ретировался. Вардан Георгиевич запретил мне до окончания турнира тратить время и, главное, нервную энергию на анализ болотниковских партий, но уж грешить так грешить, семь бед — один ответ. До 15.00, когда Болотников выйдет на сцену, целая вечность. В предвкушении интереснейшего разбора тяну резину, пишу ничего не значащие строки.

В дверях пресс-центра столкнулся с одним странным типом. Милицейский капитан, выправка как у гренадера, гусарские усы, лицо — гранит, шинель отутюжена, что такой человек в милиции делает?! Ему бы в милицейских сериалах сниматься. Если бы не одно „но“. Из-под воротника торчит какое-то цветастое цивильное кашне, как будто его бабушка на дежурство собирала. Вытер нос платком и уставился на меня своим милицейским взглядом, мне даже стало не по себе. К счастью, кто-то его отвлек.

Все! Сажусь разбирать Болотникова по косточкам.

Сейчас начало девятого (вечера). Понятия не имею, когда вернулся в номер, такого со мной не случалось с семи лет, когда тетя Ангелина подарила мне часы. Произошедшее просто не укладывается в голове. Не знаю, сколько собирался с духом, прежде чем сесть за дневник, хотя вести записи, казалось бы, настолько уже вошло в привычку, что эта процедура не требует никаких затрат душевной энергии, точно так же, как не требует их утренний или вечерний туалет. Впрочем, по возвращении я и не умывался. Пришлось пускаться с самим собой в дипломатические переговоры — слишком важным событиям я стал очевидцем, стоит забыть хотя бы мельчайшую деталь, и я никогда не прощу себе слабоволия. (Переговоры увенчались успехом, свидетельством чему эти строки.)