— …я додумалась до того, что Богдан мог бы убить. Он умел сильно ненавидеть. А потом я начала думать: кто мог так сильно ненавидеть Богдана? Мельник? Они все время были противниками. Это просто какой-то рок или еще хуже. Богдан играл, наверное, с сотней всяких шахматистов, выигрывал, проигрывал, но это его не волновало. А вот с Мельником он был постоянно на взводе, выигрывал — не мог нарадоваться, проигрывал — злился по нескольку дней. Я не знаю этого Мельника, видела пару раз лично и еще пару раз по телевизору. Ну а вдруг? Вдруг Мельник тоже не любил Богдана?! Вдруг это он был его врагом? Вдруг он его не просто не любил, а ненавидел? И это он сошел с ума и убил Богдана? На рассвете прокрался в его номер, открыл окно. Может, Богдан еще спал, может, они поругались. Если он свихнулся, то потом сам покончил с собой. От стыда или… я не знаю. Видите, Юрий, — она рывком поменяла позу и прижалась к нему другим плечом, — я сама начинаю сходить с ума. Я же прекрасно понимаю, что у Мельника не хватило бы сил поднять Богдана, даже спящего, а если он не спал, он бы дрался, он умел драться, он бы побил этого мямлю и сам бы его вышвырнул. Я это понимаю, но в голове все равно что-то копошится: а вдруг? Я начала перебирать всех, всех, всех… Кто, кто мог это сделать?!
Она высвободилась, отстранилась, отставила нетронутое вино, приблизила лицо вплотную к его лицу, почти касаясь его носа кончиком своего, так что смешалось их встречное дыхание. И, всасывая этот воздух, отработанный ее организмом, воздух, в котором не было уже кислорода, он поплыл окончательно. В комнате вдруг стало совершенно темно, и, чтобы лучше видеть, он зажмурился. Теперь он видел не плоскую черную тень, а волосы, белые с лимонным оттенком, легкие, пахнущие лимоном же и вспыхивающие золотом на свету, светлые, но очень густые дугообразные брови, а под ними кошачьи желтые, опять же с лимонным оттенком и узким зрачком, глаза, тонкий и ровный нос с большими, чуть вздрагивающими, когда ей смешно или страшно, ноздрями, четко очерченный рот с бледной, чуть припухшей по-детски нижней губой, влажный пунцовый язык, не острый и не раздвоенный на конце, но округлый, как долька сочного фрукта, зажатая между зубами. Видел тонкую высокую шею, острые бугорки ключиц и ямочку между ними, высокую грудь и дальше вниз до бесконечности совершенное тело, к которому нельзя прикасаться. Он точно знал, что прикасаться нельзя, хотя еще не понимал почему.
— Свеча погасла, — выдавил он, и она послушно встала и пошла зажигать, бормоча что-то про сорок дней и про то, что гаснущая свеча — это плохая примета.
Вернулась, снова уселась рядом, притерлась, размещая максимально удобно свои вогнутости и выпуклости в его, сама положила его руку себе на плечо так, чтобы ладонь оказалась над ее грудью.
— Скажите мне честно, это глупость? Только честно! Может такое вообще быть или не может? — Она по-прежнему говорила «вы», хотя всякие условности давно уже были бессмысленны.
Он ответил:
— Не знаю, — хотя попроси она его повторить вопрос, он бы не смог.
Она начала говорить что-то об Осетрове, который гораздо лучше подходит на роль болотниковского врага, о том, что он, Осетров, как паук засел на самой вершине своей паучьей пирамиды и готов растерзать каждого, кто только посмеет приблизиться к трону, который давно ему не принадлежит. О том, что как раз Осетров придумал этот чертов компьютер-убийцу, как раз Осетров уговорил Болотникова с ним играть, Осетров мог бы убить и Мельника, потому что и он представлял для него угрозу…
Она говорила и говорила, а руки ее уже хозяйничали у него под рубашкой, а он заторможенно чувствовал спиной липкий холодный пот и смотрел в потолок, невидимый и тем не менее то надвигающийся, то взлетающий в бесконечную высоту. Прибой в голове теперь с рокотом бился о камни, заглушая ее голос и ее дыхание, а сквозь этот шум слышался стук собственного сердца, и над всей этой какофонией висел вопль: «Беги!»
От ее ловких пальцев разбегались по животу в разные стороны шерстолапые мурашки, и он понял внезапно, что светлые волосы, мягкая кожа и прочие губы-глаза — это только иллюзия, черная тень на стене — это и есть настоящая Валерия, коварная и убийственная Черная вдова, пожирающая самцов после спаривания. И все эти разговоры об Осетрове и о Мельнике только прелюдия к совокуплению и ужину. И Болотников был съеден на самом деле, и, может быть, сейчас под диваном дотлевают косточки Норинского…
— Нет, фиг вам Гордеева!
Он вырвался и убежал. Забыв про пиджак и про куртку, вылетел в отсыревшую ночь и два квартала шагал, не разбирая дороги, в расстегнутой до пупа рубашке и сбившемся куда-то за ухо галстуке.
Кто-то позвонил около полуночи, когда Женя укладывалась. Она сонно уставилась на мобильный телефон — автоопределитель показал незнакомый номер. Хотела убрать звук, но потом подумала: а вдруг это наконец мастер золотые руки? И нажала «разговор».
— Евгения Леонидовна? Мовсесян!
— Вардан Георгиевич? — в полусонном состоянии она не сразу вспомнила его имя-отчество.
— Я разговаривал вечером с Ангелиной Марковной.
Женя потерла глаза и покрутила головой, чтобы взбодриться:
— Случилось что-то?
— Нет. Не с ней.
— А с кем?
ebooksa