— Да нет, журналист нормальный. Так, жиденок… Я с ним даже сам беседовал, видели, там у него написано, что я вас все время выгораживал…
— Да увидел, увидел. И то, что разговаривал ты с ним у меня за спиной, увидел, и что наговорил ему неизвестно что. Это я еще самолично разберусь с самим журналистом. А ты все же скажи мне: кто?
— Ну не я же, в самом-то деле! И вообще, откуда мне знать-то? Какая страшная у тебя эта подозрительность, Володя… Да сам этот твой Грант и отлил… Он же деньгами-то распоряжался, как я понял. А я-то что — я и знать ничего не знал, ты ж без меня с ним договаривался…
Повисла пауза — надо было подвести какую-то черту, сказать последнее слово, но ни у того ни у другого язык так и не поворачивался сделать это. Слишком все было неопределенно, как казалось Гуськову, и слишком уж определенные решения надо было принимать, как ясно виделось Суконцеву. А определенное решение скажем, об уничтожении Гранта, а то и того хуже — журналиста — это означало слишком большую опасность для собственной шкуры…
— Я вот чего думаю, — не выдержал этого тяжелого молчания Суконцев. — У меня в Бутырке верный человек есть, так он доносит, будто Никон считает, что Гранта надо убирать. У них, у воров, к нему свой счет — он общак грабанул и с нами, с милицией то есть, связан. А это по-ихнему — сам знаешь, грех наитягчайший. По воровскому закону за это вышка. Так вот я и думаю: мы ведь им мешать не будем, а? Я уже Никону так и велел передать. Как считаешь, правильно?
Гуськов поморщился:
— Значит, сперва сказал, а теперь у меня вроде как разрешения спрашиваешь?.. А случись что — сошлешься на этот разговор, дескать, это я тебе и приказал его замочить, так, что ли? Ты у меня что — совсем на голову слабый стал? Или меня за идиота держишь?
— Да нет, Володь… Это я к тому, что Никон вроде как сомневается — не обидит ли он тебя. И я так же точно… Думал, ты переживать будешь…
— А чтой-то ты мне тычешь-то?! — вызверился вдруг, словно спохватившись, Гуськов. — Эт-та что за расхлябанность такая?!
— Виноват, товарищ генерал-лейтенант! — Суконцев вытянулся в струнку.
— Виноват он! Ты в том виноват, Суконцев, что вольно или невольно взялся из меня пособника бандитов и уголовников делать, ясно? Это ж надо удумать — я должен переживать за какого-то вора в законе! Что он мне — сын, что ли?
У Суконцева аж похолодело в животе — это был явный намек на Толика, это означало, что Гуськову что-то стало известно о Толиковых делишках с чеченцами, и случись что — он ему, Суконцеву, живым уйти не даст. Надо же! Не понял, так почуял, что он, Суконцев, против него что-то умышляет. «Эх, — укорил он себя горестно, — не надо было зарываться. Тыкать не надо было, показывать свою уверенность в победе! У него же, у гада, чутье — звериное…»
А Гуськов, полюбовавшись произведенным эффектом, ловко завершил выигранную «партию», сказав спокойно, даже с какой-то равнодушной ленцой:
— А насчет твоего предложения — что ж… Стукач он и есть стукач, и ничего больше. Сам же ты всегда так говорил. Так что красиво ты все задумал. Благородно. Честь тебе и хвала.
— Но вы хоть не возражаете? — еще раз неизвестно для чего спросил поджавший хвост Суконцев.
Это была воробьиная глупость. Слово, которое вылетело и которое уже не поймать.
— Пшел вон! — рыкнул на него Гуськов, с мгновенной ясностью осознавая, что теперь просто вынужден будет избавляться и от этого «соратника». Если Сенька смертельно испуган — это все. Смертельно испуганный человек — это уже сломанный человек. Предаст, продаст. Да и просто случись, не дай бог, какое разбирательство, того, что всплыло сегодня, хорошему следаку окажется вполне достаточно, чтобы раскрутить дело на ба-альшой показательный процесс.
Спасти, что ли, этого Гранта? Все ж таки больше всех этих Суконцевых на человека похож. Все на самом себе вин меньше будет. И тут же он отогнал эту романтическую мысль как глупую и совершенно несвоевременную. Правильно русский человек сформулировал: своя рубашка ближе к телу.
И пошли вы все к такой-то матери.
Суконцев, малость озадаченный той легкостью, с которой Гуськов сдал своего любимца Гранта, конечно, не знал, что на решение Владимира Андреевича самым бесповоротным образом повлияло его утреннее общение с чернявой Нюсей — Анной Викторовной Лазуткиной, числящейся в министерстве офицером для особых поручений при приемной министра.
ebooksa