— Я хочу поговорить с вами, — сказал Александр Борисович. — Вы не против?
— Смотря о чем будем беседовать. Может, расскажете мне о вашем приятеле… как, вы сказали, его зовут?
— Максим Воронов. Не зовут, а звали. Он умер. Вернее — его убили.
— У… убили? — Устин раскрыл рот. Затем судорожно сглотнул слюну и сказал: — Вы что-то путаете. Он умер. Сам. Ну то есть не сам, а от сердца. У него был приступ, даже в газете об этом писали. В разделе «Происшествия». Я сам читал!
— Вы всегда верите тому, что пишут в газетах?
— Я?… — Устин снова сглотнул слюну. — Нет. Но… — Внезапно он подозрительно прищурился. — Вы что, какой-нибудь следователь?
— С чего вы взяли?
— Вы меня подловили. Раскрутили меня на признание.
— Вы сами себя раскрутили, — сказал Турецкий. — Но бояться вам нечего. Я не следователь, я лицо частное. Все, что вы мне расскажете, останется между нами.
— Вот как, — неопределенно проговорил Устин. — Ну, если ты лицо частное, тогда какого черта я вообще буду тебе что-то рассказывать?
— Ответ прост. До того, как я стал частным лицом, я был старшим следователем Генеральной прокуратуры. С работы я ушел, но связи, понятное дело, сохранил. Вы все поняли или мне продолжить?
Устин посмотрел на Турецкого исподлобья — посмотрел мрачно и недружелюбно.
— Выходит, вы мне угрожаете, правильно я понял? — пробасил он.
— А разве можно понять иначе? — холодно осведомился Александр Борисович.
Несколько секунд Устин молча смотрел на Турецкого, затем хмыкнул и двинулся к выходу. Он прошел мимо Александра Борисовича и на ходу небрежно проронил:
— Пошли на лавочку. Покурим. Здесь нельзя.
Турецкий двинулся вслед за ним. Лавочка, о которой говорил Устин, располагалась метрах в двадцати от мастерской. Устин уселся на крашеные доски и достал из кармана комбинезона пачку сигарет. Протянул ее Турецкому:
— Куришь?
— Да, спасибо.
Турецкий вынул сигарету и вставил в рот. Дал Устину прикурить от своей зажигалки, затем прикурил сам. Затянувшись, Устин поднял голову и, щурясь, посмотрел на солнце.