Гордеев стоял чуть в отдалении от толпы, собравшейся около могилы девочки, и наблюдал за происходящим. Он все-таки успел застать тех, кто пришел сюда, на кладбище, помянуть убитую Соню Маковскую.
Трудно было не сообразить, кто из присутствующих мать покойной. Худая женщина с изможденным лицом, на котором выделялись большие глаза, с темными синяками под ними, вся в черном, стояла на коленях прямо на земле перед могилой, обнимала временно поставленный здесь небольшой деревянный крест, гладила рукой глянцевую фотографию, с которой задорно улыбалась Соня Маковская. Гордеев уже успел внимательно изучить эту имеющуюся в деле фотографию, на которой было изображено милое невинное создание.
Позади женщины стоял высокий мужчина, который поддерживал ее за плечи. Его лица видно не было. Но Гордеев и так мог себе представить, сколько скорби и страдания сейчас на душе у отца.
Адвокату было не по себе. Не от того, что он присутствовал на своеобразном апокалипсисе внутри одной отдельно взятой семьи (хотя и из-за этого, разумеется, тоже), не от того, что атмосфера кладбища, всяческих похорон и поминок действовала на него, как, собственно, и на любого нормального человека, угнетающе. Нет, он просто уже заранее ненавидел себя. Ненавидел за то, что ему, в сущности совершенно постороннему человеку, приходится присутствовать на этих поминках, за то, что скоро ему придется разговаривать с убитыми горем родителями, так сказать, бередить их рану. Ему было страшно, неловко, противно, когда он представлял себе разговор с ними. Как родители девочки отреагируют на то, что он адвокат Зайцева, убийцы, как все считают, маленькой Сони? Наверняка они сочтут это издевательством: адвокат убийцы на поминках жертвы…
«Нет, все-таки я зря согласился заниматься этим делом, — подумал Гордеев, — если бы не Лида…»
Вот мужчина с усилием поднял с колен мать девочки (она все никак не хотела отпускать крест на могиле) и повел ее прочь. За ними все присутствующие потихоньку направились к выходу с кладбища. Гордеев последовал за ними. Он не хотел ехать еще и на поминки в дом, он надеялся поговорить с родителями здесь, на кладбище. Но, по-видимому, это было неосуществимо. Да и слишком много народу. Гордеев вообще сомневался, что сможет поговорить с ними сегодня. Конечно, следовательская, а затем и адвокатская практика воспитала в нем достаточно хладнокровного человека. Но данная ситуация выбила из колеи даже его.
«Ну нет, сдаваться мы так быстро не собираемся», — с некоторой безысходностью подумал Гордеев и поплелся за остальными.
— Друг семьи? — услышал он за спиной. Обернувшись, Гордеев увидел сухонькую старушку, которая довольно шустро ковыляла за ним.
— Родственник… Дальний… — промямлил Гордеев, который до сих пор сам не сообразил, кем представиться, чтобы сразу не вызвать отрицательную реакцию.
— Хорошо, хорошо, — прошамкала старушка, оглядывая Гордеева взглядом внимательных глаз из-под пушистых бровей, — вот такое дело, старые живут, а дети погибают. Вот мне скоро девяносто стукнет, и ничего. А ребятенок малый — в могиле.
Гордеев покивал:
— Всякое бывает…
— Это что у человека на роду написано, столько он и проживет… — подхватила старушка, — вот вы человек видный, здоровый. Вы проживете долго. Если, конечно, не случится чего.
— А вы что, гадалка? — улыбнулся Гордеев.
— Да нет, — неопределенно ответила старушка, — просто жизнь знаю. Многое повидала. И теперь многое вижу.
— Интересно… А что еще вы видите?
— Будет вам счастье в жизни, — пронзительный ее взгляд, как казалось Гордееву, заглядывал прямо в душу… — Только опасайтесь… Опасайтесь…
— Чего опасаться? — спросил Гордеев.
— Врагов. Если будете лезть на рожон, вас могут и убить. Но если будете осторожны, то доживете до старости. Хотя… — вздохнула она, — ничего в ней хорошего нет.
Она снова внимательно глянула на Гордеева и добавила: