– Проще!
– А о разнице в возрасте забудь, договорились?
– Хорошо, уже забыл!
– Так я повторю вопрос, фотография так подействовала на тебя?
– Странно, да? Знаешь, в Афганистане я со своим отрядом спас многих пленных наших ребят. Видел воочию, как их содержали моджахеды, как издевались над ними, убивали, наконец. Просто так, для утехи во время своих праздников или чтобы скрыть следы, запугать других… И я… как бы тебе это объяснить. Я представил тебя в лапах кровожадных бандитов. А моя жизнь в это время не стоила и ломаного гроша. Жена бросила, как только я уволился и не смог обеспечивать ее на том уровне, к которому она привыкла. Кстати, это о ней, как о жене Карельского, говорил Сулейманов…
– Подожди, так Андрей Викторович убил твою бывшую жену?
– Да! Но она сама выбрала свой путь и получила то, что заслужила в банде Карельского. Так вот, жена ушла, работы никакой. Короче, запил! По-черному запил! Решил продать квартиру и уйти. Уйти от города, от толпы, от людей, от себя, чтобы больше никогда не возвращаться. Умер бы где-нибудь тихо в тайге, и дело с концом! Слез по мне, кроме престарелых родителей, лить было некому, но они уже привыкли, что их сын годами мотается со своим отрядом по всему миру. И тут ты! Твой образ на фотографии! Ты, о которой я, может, всю жизнь мечтал и которая так и оставалась в мечтах. Ничего, что говорю так прямо и немного сумбурно? Но уж как могу, по-другому не получится.
– Ничего, Егор, – Вика положила руку на его широкое плечо. От ее прикосновения словно ток пробил все тело Астафьева, что не осталось не замеченным для женщины. – Ничего, ты только говори! Пусть это будут последние слова в моей жизни, которых я ждала, но никогда не слышала!
– Вот тогда я и решил, – продолжил Егор, –
– Ты напоминаешь мне «рыцаря печального образа».
– Кто-то, сейчас не помню, уже называл меня так. Но Дон Кихот воевал с ветряными мельницами, мне же противостоял враг реальный, жестокий, беспощадный!
– Но что, Егор, ты мог сделать один? Один против этой вооруженной банды?
– Многое, Вика, из арсенала того, к чему в свое время был подготовлен. Если бы не очередное предательство этой мрази Хованского. Он сообщил чеченам и обо мне.
– Опять Эдуард?
– Да, опять Эдуард Геннадьевич Хованский вкупе с таким же мерзавцем, как Карельский. Они ради захвата фирмы твоего отчима готовы были продать всех, что, в принципе, и сделали. Но они и сами приговорены. Чеченцы используют их и выбросят на свалку в виде обезображенных трупов. Со временем и за ненадобностью! И главарем этой банды движет не только месть, но и неистребимая жажда денег и власти, которую он сможет утолить при помощи ювелирного салона.
– Да черт с ним, с салоном! Черт с ними, с Хованским и Карельским, они далеко. Но тебя-то завтра зверски убьют?!
– Я знал, на что шел, Вика! Надо уметь и проигрывать, – и, нагнувшись к ней к уху, прошептал: – Да и игра еще далеко не закончена. Но ты продолжай в том же духе!
– Я не допущу этого, – голос женщины приобрел металлические нотки, – я буду настаивать!
– Не будем об этом, Вика, я благодарен тебе, но не надо ни во что вмешиваться! Моя жизнь – это моя жизнь, а вот ты живи! Делай так, как скажет Хозяин, и спасешь свою жизнь. Ведь ты же не родная дочь Вишнякова-Жилина? Тебе по законам кровной мести, принятой здесь, не должна угрожать смерть, ибо ты не относишься к роду, подлежащему уничтожению. И Хозяин это понимает. Как понимают и его люди. Ты выполнишь обязательства перед ним, и по законам гор он должен отпустить тебя! Иначе его авторитету будет нанесен немалый урон! А я завтра напомню ему об этом!
Лежащие на кошме Сулема, Беслан и Палач, слушая через «жучки», установленные в подвале, разговор между Егором и Викой, переглянулись. Неожиданно Беслан сказал: