Антуанетта обернулась, и ее точеная черно-белая фигурка описала круг в умножающих мир зеркалах.
У входа в зал стояли двое. Тот, кто справа, был совершенно роскошный экземпляр самца. Высокий, белокурый, с правильными нордическими чертами лица и голубыми глазами, похожими на застывшее газовое пламя. Он был одет в черные брюки и черный свитер, вспухавший на боку там, где из-под свитера высовывался кончик кобуры с витым, похожим на телефонный, шнуром.
Такой образчик свел бы с ума сэра Мартина.
Его спутник выглядел, как типичный горец: смуглое, резко выточенное лицо с высоким лбом и небольшим упрямым подбородком, черные волосы и черные донца глаз; узкая, почти девичья талия, накачанные плечи и стальные наручники пальцев. Он стоял, чуть наклонившись вперед, словно волк, готовый вцепиться в горло. Он был даже не худощав, а скорее болезненно худ. Он был ниже белокурой бестии на полголовы и легче на добрых пятнадцать килограмм, но именно от черноволосого исходила какая-то неукротимая, животная энергия, казалось, внеси сейчас в зал счетчик Гейгера, и он зальется щелчками, едва на него посмотрят эти волчьи уголья.
Доселе в зале был один центр – Антуанетта, теперь их стало два, и между этими двумя центрами с неслышным шелестом развернулись и выстроились во фрунт силовые линии.
– Кирилл, представь меня, – сказала Антуанетта.
– Джамалудин Кемиров, – сказал Кирилл. – Антуанетта, моя…
– Твоя бывшая содержанка, – грубо сказал Джамалудин.
Он резко повернулся и протянул руку англичанину, а вслед за ним – белокурому Дику, видимо приняв его за сына или помощника главы Navalis.
Девушки, как несомые ветром споры, с неслышным шуршанием стали отдаляться от сэра Мартина и обступать двух волков – белокурого и черноволосого.
Джамалудин стоял посереди зала, и в ноздри ему бил сладковатый запах женских духов и дорогой французской кухни. Барабан на сцене бухал, как стопятидесятидвухмиллиметровка, и женщины, дробящиеся в зеркалах, были скорее раздеты, чем одеты. Джамалудин не позволил бы своим женам ходить в таком виде даже в спальне.
Бывшая содержанка Кирилла подошла к столу вслед за Джамалудином, она была накрашена, как черт, и груди ее торчали из-под белой, распахнутой на груди рубашки. Джамалудин почувствовал возбуждение, в котором не было ничего пристойного. Рабу Аллаха, у которого три жены, не пристало чувствовать этого при виде полуобнаженной самки.
– Берегитесь, Джамалудин Ахмедович, – сказал кто-то за его спиной, – Антуанетта Ивановна любит исключительно миллионеров.
Антуанетта повернула увитую черными локонами головку.
– Ну разумеется, – сказала она, – есть определенный уровень, ниже которого я не могу опуститься. Вы, кстати, Миша, больше этому уровню не соответствуете.
Джамалудин отодвинул стул, чтобы сесть. В ту же секунду ладонь Антуанетты тоже легла на спинку стула, руки их на мгновение соприкоснулись, и словно ток проскочил между обнаженной кожей.
– Ой, – сказала Антуанетта и отдернула руку.
Джамалудин в бешенстве дернул ртом. До ночного намаза оставалось пять минут, и эта сука испортила ему омовение.
Джамалудин встал и ушел в туалет, а когда он вернулся, Хаген тихонько отозвал одного из официантов и сказал:
– Послушай, нам нужна отдельная комната.