– Ну, борзой… – выдохнул прибалдевший от моей речи беспалый. – Во чешет, как по писаному.
– И что это ты нам все угрожаешь? – прищурившись, спросил хмырь с лошадиным лицом – самый осторожный из всего трио.
– Ты неправильно меня понял, – сказал я снисходительно. – Не угрожаю, а предупреждаю.
Точно так же, как делал это в "Охотничьем домике", пока вот этот ваш кореш, – движением подбородка я указал на стоявшего в трех шагах обиженного, – не попер на меня внаглую. Что из этого вышло, вам известно. А касаемо Петра Никаноровича, то я при случае расскажу ему, что вы о нем думаете. Он будет вам очень признателен… Кстати, ваши надежды на то, что Петр Никанорович не узнает кто меня грохнул, по меньшей мере наивны. И у стен есть глаза. А на этой улице вон столько окон. Вот так, братаны. Есть предложение разойтись как в море корабли – мирно и без лишнего ля-ля.
Мой монолог несколько пригасил их воинственный пыл. Случись наша встреча ночью, они долго не сомневались бы: "перо" в бок – и все дела. Дубов ведь не ясновидящий. А со временем все забудется и жизнь покатится как и прежде. Но средь бела дня замочить человека, притом "родственника" бывшего пахана, а сейчас авторитета, да еще и по трезвому, – такая вольность могла им дорого стоить. И они все это прекрасно понимали.
По крайней мере двое – длиннолицый и рябой.
Однако, Бондарю мои доводы были до лампочки. Его ослепила и лишила разума ненависть. И в какой-то мере он имел право меня ненавидеть – все-таки я был с ним чересчур жесток. Кстати, оправданно жесток. (Это я в защиту своего эго, легко ранимого и чувствительного ко всякой несправедливости).
Видя, что его дружки после моего выступления несколько стушевались, он не стал взывать к их чувству солидарности (что в переводе с иностранного обозначает стадный инстинкт). Он просто выхватил из кармана длинную заточку и, нимало не колеблясь, пырнул меня в живот. Все это он проделал совершенно беззвучно и очень быстро.
Я знал совершенно точно, что главная опасность исходит именно от него. Он был туп и злобен как примитивное животное. Его крохотный мозг динозавра фильтровал только самые элементарные понятия и процессы: вперед – назад, влево – вправо, украсть – сбежать, выпить – закусить, обида – месть, нож – смерть… И так далее. Но не очень далеко.
До вполне определенной черты. Переступить которую для таких индивидов, как он, обозначает умопомешательство.
Я не стал ни перехватывать руку с заточкой, ни выбивать острый стальной стержень ударом ноги; я всего лишь пропустил мимо себя этого придурка и, волчком провернувшись вокруг собственной оси, врубил его ребром ладони по правой почке.
Типичный трюк матадора на арене, когда он дразнит мулетой разъяренного быка.
Но я не дразнил. Я приложился от всей души. В идеальном варианте такой удар может быть смертельным. Но я давно не тренировался по-настоящему, а потому рассчитывал лишь уложить этого морального урода на брусчатку. Что и случилось: пробежав по инерции метра два, Бондарь со всего маху шлепнулся на мостовую и затих, даже не дернувшись. Спи спокойно, дорогой друг…
Все произошло так быстро, что двое других поначалу ничего не поняли. Что-то мелькнуло – и их кореш уже сушит весла прямо на проезжей части. Притом тихо, спокойно – словно покойник. (Если честно, то я очень надеялся, что это не так – на фиг нужны мне новые неприятности с очередным жмуриком?).
– Бондаря убили… – тупо сказал беспалый, представив меня во множественном числе; а может он зауважал Чернова и начал называть его на "вы"?
– Мочи фраера! – в бешенстве выкрикнул длиннолицый, у которого реакции были не настолько замедлены, как у рябого.
Он вырвал из кармана руку с надетым на нее кастетом и попытался проверить мою челюсть на прочность.
Лучше бы он этого не делал. И вообще – лучше бы он в этот день сидел в ИВС и давал показания следователю по поводу какой-нибудь очередной мелкой кражи. Мужик он был крепкий, жилистый, но сырой, не обкатанный в многочисленных драках, как, например, те же рэкетиры, которым приходится отстаивать свою территорию при помощи кулаков (и не только) едва не каждый день.
Я поднырнул под бьющую руку и, произведя элементарный захват, выполнил классический бросок через спину с подсечкой опорной ноги противника, припечатав его, совершенно не подстраховывая (чай, не тренировка), к отшлифованным временем камням брусчатки. Раздался хруст, – похоже, что-то сломалось; может даже шея – затем послышался сдавленный крик, и длиннолицый присоединился к своему приятелю, почивавшему как невинный младенец.
– Жить хочешь? – спросил я остолбеневшего рябого.
ebooksa