Земля войны

22
18
20
22
24
26
28
30

Заур Кемиров украдкой покосился на вице-премьера. Он не расставался с делегацией несколько часов, но еще не обменялся с Угловым и тремя словами. Даже на открытии памятника Углов только вежливо улыбнулся и сказал вполголоса: «После, Заур Ахмедович, после». Заур тогда подумал, что с таким же успехом он мог бы приказать расстрелять этот чертов памятник из БТРа. Он хотя бы сохранил лицо. Все остальное он все равно потеряет.

Церемония закончилась, и мальчики в черных черкесках из местного ансамбля «Бештой» сплясали перед высокими гостями лезгинку. Углов встал.

– Ну что, Иван Витальевич, – спросил Комиссаров, – полетели обратно в Торби-калу? Та м Гамзат готовится… Или заедем на Красный Склон?

– Да нет, пожалуй заедем, – сказал Углов.

В этот момент между обоими федеральными чиновниками нарисовался старик в черкеске и папахе. Это был руководитель ансамбля, девяностотрехлетний Шамиль Атакаев.

– Как дети-то пляшут, а? – сказал он с гордостью, – это все наши дети, вон тот, с краю, племянник Зауру Ахмедовичу. А вон у того в роддоме погибли и мама и братик.

«Бештой» был, разумеется, самодеятельным ансамблем. Все дети, плясавшие в нем, были местные, а в городе все знали друг друга.

– Прекрасные дети, – сказал Углов, – поехали, Заур Ахмедович.

Они уже садились в машину, когда Углов внезапно сказал:

– А вот что, Заур Ахмедович. Поехали-ка посмотрим ваш завод.

* * *

Было три часа десять минут, когда племянник Арзо Хаджиева Булавди подъехал к блокпосту, охранявшему поворот на авиабазу Бештой-10, вылез из джипа и пошел к капитану Евсееву, несшему, парадного дня ради, службу на блокпосте.

Это был очень продуманный блокпост. Он был весь обложен мешками с песком, и в мешки была вделана деревянная пустая рамка для пулеметчика. Перед блокпостом, в укрытии из толстых бетонных плит, стоял БТР, а на верхушке небольшой скалы, к которой прилегал пост, в гнезде из мешков сидел еще один пулеметчик. Ущелье в этом месте резко сужалось, так что напротив пулеметчика была отвесная рыжая скала.

Ничего удивительного в визите Булавди не было: Евсеев полагал, что они друзья. Друзьями, по мнению Евсеева, они были потому, что Булавди часто водил Евсеева в баню и поил его водкой, и кроме того, он каждый месяц платил Евсееву пять тысяч долларов за совместный бизнес по поставке контрабанды из Турции.

Булавди было двадцать семь лет, и он бы в самом расцвете мужской стати: высокий, стройный, с правильным смуглым лицом и черными углями глаз.

Если бы можно было одной фразой, как интегралом, описать мир, в котором жил кадровый майор ФСБ и командир подразделения спецгруппы «Юг» Булавди Хаджиев, то эта фраза была бы – ненависть к русским.

Булавди ненавидел русских за все: за смерть родителей и сестры, за разоренный Грозный, за двоюродного брата, труп которого им продали в Ханкале за десять тысяч долларов, за неверие в Аллаха и за патроны, которые пьяные солдаты меняли на водку.

Но больше всего он ненавидел их за растоптанную, оскверненную душу народа. Когда было так, чтобы чеченец воровал чеченца? Когда было так, чтобы чеченец унижал чеченца, чтобы один чеченец командовал всеми!

Все бы мог простить Булавди – и кровь, и родных, и даже чужих солдат на своей земле, но вот этот осиновый кол, вбитый посереди души народа, вбитый навсегда, безвозвратно – этого он простить не мог. Русские заставили чеченцев воевать против чеченцев, русские заставили чеченцев продавать других чеченцев, и то, что они купили при этом самого Булавди, дела не меняло.

Булавди родился в Грозном. Города, где он родился, больше не было. Не было и друзей, половина которых были русские: две трети погибли, а один, недавно встреченный им в Москве на улице, шарахнулся от Булавди, как от дьявола.

Булавди помнил, как в начале войны его командиры, с особенным горским понтом, отпускали его ровесников, русских солдат, со словами, «что ж они мальчишек-то посылают на убой?». А потом на его глазах в Буденновске Шамиль расстрелял таких же мальчишек, и о понтах уже речи не было: у всех в глазах была смерть. А потом, когда все кончилось, и они были в Чечне, Шамиль подошел к заложникам и сказал: «простите нас, если сможете». После Буденновска утекло много крови, и Булавди не помнил, чтобы Шамиль с тех пор извинялся.